— Вы идите, а я на минуту домой сбегаю.
— Зачем?
— Да так... Дело есть...
Ганьку с Павлушкой в больницу не пустили. Вышел сам доктор и сказал:
— Вот что, хлопцы, Алешка ваш только уснул. Пусть спит. Приходите вечерком, тогда и проведаете.
— А вы моему товарищу руку не отрежете? — спросил Ганька.
— Нет, нет. Рука цела будет.
— То-то, а то я не посмотрю, что ты доктор.
— Ну, ладно,—улыбнулся врач,— вечером приходите.
— Придем.
Тут подоспел Васька. Он прибежал, запыхавшись. Под рукой у него был сверток.
— Что это у тебя, Васька?
— Рубаха и портки.
— Кому?
— Алешке.
— Зачем? — сказал доктор,— он же в казенном больничном белье.
— А как из больницы выйдет, так будет носить это. Мать велела, чтоб вы его старую одежонку выдали, Стирать мать будет.
Доктор взял у Васьки сверток, а няньке приказал выдать Алешкину одежу.
Так ребята приняли своих новых товарищей.
ПРОВОДЫ
Каждый вечер мальчики навещали Алешку, здоровье которого понемногу поправлялось.
Стояли тихие летние вечера.
Большевики давно уже взяли Екатеринодар и продвигались дальше. В станице шла глухая борьба между большевиками и врагами Советской власти, однако, последние не решались выступать открыто и организовывались втихомолку. Многие из тех, кто не сочувствовал большевикам, а по возрасту подлежал мобилизации, убегали в плавни и скрывались там в камышах. Порядок в станице охранял гарнизон человек в сорок.
Тот, кто видел эти гарнизоны, тот их никогда не забудет. Люди были одеты в самые разнообразные костюмы. Кто в сапогах, кто в чувяках, а кто и босиком. На головах шапки, картузы, соломенные шляпы к даже фетровые котелки, сбитые, очевидно, с голов станичных франтов и дьяконов. О штанах и рубахах говорить нечего—рвань на рванье. Все это была самая отборная беднота, но зато и самые стойкие и непоколебимые защитники Советской власти.
Иногда гарнизон в полном составе, под командою Павлушкиного отца, шагал по главной улице с красным знаменем впереди. Толстобрюхие станичные богатеи выглядывали из своих калиток и ядовито улыбались.
— Ишь ты, вояки,—говорили они, презрительно глядя вслед доходившему отряду, — одна рвань, одна голытьба. Тьфу!
Не снилось им тогда, что эта рвань да голытьба освободит всех трудящихся от тех, кто жил и богател их трудами, не снилось им тогда, что эта рвань да голытьба создаст великий Союз Советских Социалистических Республик, которым будут управлять сами рабочие и бедняки-крестьяне.
С гарнизоном важно шагал и Ганька, который скоро стал в нем общим любимцем. Не отставали от Г'аньки и Васька с Павлушкой, да вся беда была в том, что ружей-то у них настоящих не было.
По вечерам же ребята собирались в больнице у Алешки. Доктор разрешил ему выхолить в больничный сад, где была раскинута большая полотняная палатка.
Наконец, Алешка поправился окончательно.
— Ну, мальчики, сказал доктор Алешке и Ганьке,— едет завтра наш фельдшер по делам в Темрюк, с ним и вы отправитесь. Поняли?
Ребята молчали.
— Чего-ж молчите?
— Не хочу, — сказал Алешка,— здесь так хорошо.
— Мало ли, что хорошо? А, ведь, отец с матерью, небось, ждут вас и не дождутся.
— А и впрямь,— сказал Ганька,— пора, Алешка, и до дому, Васька с Павлушкой тоже очень огорчились этой вестью: уж очень они сдружились с Алешкой и Ганькой. Но делать было нечего, приходилось расставаться.
Прощаясь с товарищами, Ганька с Алешкой подарили им по два винтовочных патрона.
— Берите, — сказал Алешка,— может когда и винтовку себе достанете, так и патроны у вас будут.
— А я в Темрюке у одного кузнеца револьвер достану,— сказал Ганька,— и пришлю вам. Есть у меня знакомый кузнец, у него за муку можно револьвер выменять.
Уехали ребята.
— Теперь, Павлушка, что будем делать?
— Что делать? Вдвоем будем.
— А хорошие были ребята, а?
— Ого! Такие, брат, ребята, что и не сыщешь. Весело было.
— Давай им письмо писать.
— Давай.
— Пойдем ко мне, у меня и конверт, и марка есть.
— Идем. Напишем, чтоб револьверы скорее прислали.
— Ага. И с патронами.
— Такие, как у моего отца.
— Ладно.
— А доктор тоже хороший. Откуда он все знает? Вот голова!
— А ты видал, сколько у него книг?
— Видал.
— Ну, вот из книг-то он все и знает. Давай каждый день книжки читать.
— Давай. Я люблю книжки.
IV.
ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ