— Ну, ну—живей!
В безмолвии темной ночи под стрехой убогой покосившейся хаты, в которой еще недавно жил Васька с своими родителями, вспыхнули огненные языки, а через полчаса набатный колокол жутко звонил, сзывая станичников на пожар. Кое кто из сочувствовавших отступившим большевикам бросился было на помошь, но их живо прогнали.
— Нехай горит большевицке гниздо!
А тем временем поджигали уже Павлушкину хату.
Страшна была эта ночь.
Ненавидевшие большевиков озверелые люди выламывали двери и окна в покинутых отступившими хатах и растаскивали жалкий, брошенный на произвол судьбы, скарб.
В ту же ночь озарился красивым заревом пожара станичный овражек. Это пылала хата деда Мироненко.
Молча стоял дед на своем огороде, смотрев на догоравшую хату и тихо покачивал седой головой.
— Дедушка, может ведро с водой принесть?—хихикнул из-за плетня Тишка...
А на другой стороне станицы по глухому переулку разносился страшный, душу раздирающий крик:
— Ой, ратуйте, ратуйте* меня! Режут! Убивают!
Это кричала больная Федосья, муж которой ушел с большевиками.
* Ратуйте - спасите.
— Ой, люди добр...
И все стихло...
Темная, озлобленная фигура вытирала об Федосьин фартук окровавленный кинжал...
Настало серое, туманное утро.
В станицу вошел казачий разъезд. С винтовкою на-готове, с белой широкой повязкой на папахе, конные разведчики рассыпались по улицам и стуча в ворота звали всех на площадь.
Поп Евлампий в церковном облачении и с крестом в руках стоял на крыльце станичного храма, окруженный старыми казаками, державшими в руках хоругви, а тут же, напротив, у станичного правления быстро сооружали виселицу.
Собрался народ.
— А ты чего здесь, дед?—обратился один из вооруженных казаков к семидесятилетнему старику бондарю.—Чего тебе туг надо?
— Да вот, пришел послухать, чего тут говорить будут.
— Дай ему по лысой голове, крикнул кто-то.— Подслушивать должно быть пришел. Бей его, большевика?
Старик ничего не понимал да к тому же на одно ухо был глух.
— Как? Чего?—спросил он.
Кто-то подобрей сказал:
— Иди, дедушка, отсюда, а то как бы беды тебе не нажить.
Дед заковылял.
— Стой!- подбежал к нему вооруженный казак и выхватил шашку.— Голову сшибу, старая сволочь!
Дед остановился и развел руками.
— Чего ты, сынок, в чем дело?
— А в том дело, что убирайся отсюда к чорту, большевистская сатана.
— Да какой же я большевик? Мне уж в могилу пора. Я и так в толк не возьму из-за чего народ волнуется. Пришел поглядеть.
Казак стал было вкладывать саблю в ножны, как вдруг подскочил другой казак, тоже старый дед, лет семидесяти и, став за спиной полуглухого, начал делать знаки вооруженному, чтобы тот рубил бондаря.
Бондарь упал на колени.
— Неужели меня, старика?..
Сверкнула шашка и звонко ударилась о лысый череп старца. Потоки крови залили несчастному лицо, а поп, благословляя в эту минуту толпу и поднимая высоко крест, гнусавил:
— Постоим за веру и нашу Христову церковь!
Со двора станичного правления неслись душу раздирающие крики. Это секли шомполами жен, матерей и сестер ушедших в поход большевиков.
— Так ее, так!—подбадривала озверевшая толпа палачей.— Дай ей еще пару горячих!
А когда стих колокольный звон и стоны избиваемых, толпа ринулась к виселице, на которой качалось уже три большевика, три борца за волю рабочих и крестьян.
Тишка, на что был жестокий мальчик, и тот, взглянув на повешенных, попятился назад и, побледнев, прошептал:
— Что-ж они, чортовы души, делают? Хуже зверей!..11
МИХАЙЛОВСКИЙ ПЕРЕВАЛ
Но вернемся к нашим героям.
Теснимые сильным противником, обремененные семьями и домашним скарбом, большевики не были в состоянии задержаться в Новороссийске и двинулись вдоль побережья Черного моря на Геленджик, Туапсе и дальше.
Узкая полоса шоссе, по которому приходилось им двигаться, не давала возможности развернуть боевые силы. Всех вооруженных людей было около 20 тысяч и такое же количество беженцев. На десятки верст растянулось это необычайное шествие. Впереди — вооруженные, сзади — обозы и семьи бойцов.
Чтоб не дать возможности неприятелю настигать с тыла, каждый мост, по которому проходили эти тысячи людей, взрывался или сжигался.
С левой стороны шоссе поднимались высокие горы, с правой— оно обрывалось крутыми склонами к морю. Это давало неприятелю возможность обстреливать отступавших с моря и устраивать на каждом шагу засаду в лощинах и ущельях гор. Но отступавшим грозила смерть не только сзади и с боков, путь впереди также им был перерезан.