Зоя смотрела на него и не уставала поражаться. Ее молчаливый спутник, похоже, дорвался до общения! Он весьма охотно рассказывал ей о жизни сородичей, терпеливо отвечая на все вопросы. Странно, но у него самого, по-видимому, вопросов к Зое не было…
Пользуясь его внезапной «разговорчивостью», исследовательница нарисовала еще картинку: рослый Охотник, самка и детеныш между ними. Указав на маленькую фигурку и на собеседника, она затем прикоснулась к двум большим, спрашивая, есть ли у него родители. Нашатырь, видимо, не совсем понял, что речь идет о конкретно его родителях, так как вновь прибегнул к «мультипликации». Он начал модифицировать рисунок в следующей последовательности: добавил еще шесть «самок» и кучку «детенышей», а «отца» отделил от всего семейства жирной линией. Затем все «дети» были безжалостно стерты и перерисованы сбоку в виде молодых особей. И точно такая же линия пролегла между ними и матерями. Как бы подчеркивая важность сообщения, Охотник несколько раз провел «пишущим прибором» с сильным нажимом. Палочка вдруг треснула пополам в его руке… Нашатырь растерянно поглядел на нее и отбросил половинки в сторону. Нахлынули неприятные воспоминания? А, может быть, его самого еще сравнительно недавно изгнали из семьи (если изображенный гарем можно было так назвать)? Или молодняк уходит добровольно? Да вряд ли…
Интересно, что на его рисунке среди выросшего потомства были одни лишь самцы. Не значило ли это, что пол данных существ мог запросто программироваться параметрами режима инкубации? И самки старались «наделать» больше новых воинов, зная, что отход среди них будет колоссальным? Ну, это, если они вылуплялись из яиц. Таких тонкостей Зоя, как бы ей не хотелось, решила уже не спрашивать, так как получить достоверную биологическую информацию посредством каракуль не представлялось возможным. Да и разговор был больше, что называется, «за жизнь» — не хотелось портить его расспросами об анатомии и физиологии. Сейчас, когда они наконец-то почти полноценно общались, Зою впервые посетила неловкость по отношению к спутнику — как-то уже странно было интересоваться особенностями организма того, с кем в реальном времени ведешь осмысленную беседу, не говоря уж о нюансах репродукции… Была бы Зоя, к примеру, врачом — совсем другое дело. Но она была зоологом, а бытовавшая в ее восприятии еще до недавних пор животная составляющая образа Нашатыря сейчас стремительно ускользала…
Так что исследовательница задала иной вопрос, как продолжение темы. Она изобразила Охотника и рядом трех его самок, показав затем Нашатырю, что этот Охотник — он. Нашатырь внезапно зажмурился и принялся стрекотать, словно картинка его чрезвычайно позабавила, а потом одним движением уничтожил всех «самок», оставив свою фигуру в гордом одиночестве. У него не было семьи, и по-видимому он нашел вопрос Зои абсурдным.
— Что за планы ты тогда имеешь на меня? — нервно сглотнув, проговорила женщина. Нашатырь, уловив ее необъяснимое волнение, умиротворяюще заурчал.
С замиранием сердца, она разровняла исчерченную вдоль и поперек площадку ногой, присела рядом с компаньоном и опять изобразила себя и его на двух картинках: на одной она оставалась на месте, а Нашатырь уходил, на другой они стояли рядом. Первую она зачеркнула, вторую обвела.
— Почему ты взял меня с собой? — спросила она вслух. И вот тут Охотник ее не понял. Или сделал вид, что не понял. Женщина так и эдак жестикулировала, но донести более полно смысл вопроса не смогла. Единственное, чего она добилась, это выцарапанной уже не палочкой, а когтем ответной картинки, где Нашатырь уходил от Зои, меняющейся потом на картинку, где она идет вслед за ним. Он как будто упорно отвечал: «Ты пошла со мной сама, я тебя не звал». И больше Зоя не смогла выведать ничего. Еще она осознала, что пытаться спрашивать Нашатыря о причинах постоянных изменений в его поведении тоже бессмысленно, так как чувствовалось, что эти две темы неразрывно связаны.
Перестав мучить собеседника, она перешла к следующей важной для нее теме, выведя щепкой такую последовательность: Нашатырь уходит — она догоняет его — они стоят вместе. Тут Зоя указала на себя, на него и вниз, давая понять, что последняя сцена соответствует понятию «здесь и сейчас», а потом поставила еще одну стрелку, указывающую в будущее. И передала инициативу Нашатырю. А тот без колебаний дорисовал две группы фигур: отдельно «Охотников» и отдельно «людей». Все стало понятно. Жаль, что при помощи пиктограмм нельзя было спросить: «Когда?»
Оставался, пожалуй, один завершающий вопрос. Зоя очертила «Землю», расположив на ней «себя», и за ее пределами разместила нечто вроде взлетающей ракеты, вписав внутрь фигуру Нашатыря. Собеседник с минуту на это смотрел, а потом решительно все подтвердил, склонив голову. Да, скоро он тоже отправится домой.
…Спустилась ночь. Костер догорел. Последний рисунок, изображающий момент расставания, уже был не различим с высоты платформы, растворившись во мраке. Зоя сидела, сгорбившись, на самом краю и размышляла. Ей бы радоваться: она наконец-то нашла способ поговорить с Нашатырем, она узнала о нем почти все, что хотела знать, а он пообещал отпустить ее к людям и подтвердил, что она не добыча… Но только отчего-то ей было не радостно, а тоскливо. Необъяснимая тяжесть лежала на сердце, как после прочтения трагического романа или просмотра тяжелого фильма.
Ощущался неумолимо приближающийся конец этого невероятного приключения, когда она вернется домой и не будет знать, что ей делать со всеми полученными сведениями. Они лягут мертвым грузом в ее растревоженном сознании, и поделиться будет не с кем. Ей просто не поверят, объявят сумасшедшей, и прощай привычная жизнь, прощай карьера…
В любом случае, прежняя жизнь останется в прошлом. Ее навсегда изменил Охотник, явившийся со звезд… Охотник, что никогда не станет другим. Нашатырь покинет пределы Земли и продолжит свое кровавое восхождение к величию и славе — просто потому, что в его мире не бывает иначе. Пока в один из дней сам не падет от руки врага… Только Зоя об этом уже не узнает, и будет до конца надеяться, что он жив, здравствует, и, возможно, все-таки избрал какой-то иной путь…
Мысли о дальнейшей судьбе спутника не желали ее оставлять, ведь, ставший ее спасителем и покровителем, Нашатырь уже не мог быть ей безразличен. И тем горше было осознание, что, не смотря на ее чаяния, он и дальше будет оставаться тем, кем он является на самом деле: хладнокровным живодером. Живодером, к которому Зоя нежданно-негаданно прониклась, и которого безнадежно хотела видеть лучше, чем он есть с точки зрения человеческой морали. В этом и заключался парадокс, не дававший покоя. Не будь Нашатырь межпланетным убийцей, он не спас бы ее, но ее спасение не отменяло его сути. И, хотя все известные жертвы были отъявленными негодяями, что давало такой удобный повод оправдать его действия, Зое уже были известны его мотивы. Для Охотника ключевым фактором являлась не нравственность дичи, а ее общая боеспособность; он убил их не как преступников, а как опасных диких зверей. Попросту, прикончил тех, кого ему было интересно прикончить. И до того, на которой стороне баррикад находилась Зоя, ему, по большей части, также не было дела. Освобождая ее, Охотник руководствовался не благородными порывами, а определенными правилами и запретами. После этого возникал вопрос: применима ли в данном случае вообще нормальная человеческая благодарность? Но логика логикой, а чувства чувствами, и Зоя от всей души была ему благодарна за все то, что он сделал не по совести, а «по уставу». За вызволение из плена, за проявленную заботу, но еще больше — за то, что он, будучи охотником на людей, не поддался искушению воспользоваться своими явными преимуществами перед ее хрупким организмом и не сделал с ней ничего ужасного сам.
Вариантов неблагоприятного исхода их знакомства была огромная масса: Охотник мог оторвать ей голову, мог, в конце концов, просто сожрать; мог бросить в лесу; мог изнасиловать, что, скорее всего, обернулось бы для Зои фатально, а мог просто навсегда оставить при себе в качестве «живой игрушки». В сложившихся неравных условиях он мог позволить себе все, что угодно… Но вместо всего этого выбрал самый правильный, незамысловатый, лишенный воображения вариант: расставить все по своим местам, вернуть Зою к сородичам и самому вернуться туда, откуда пришел. И даже, если его выбор действительно был продиктован лишь «уставом», сам факт того, что Нашатырь не попытался его нарушить, заслуживал похвалы.