— Но нас всего три десятка, мы им в тылу не сможем повредить!
— А они об этом знают?
Как прошла ночь, Эсташ не помнил. Но как-то она, безусловно, прошла, потому что теперь было светло и прямо в спину слепо било солнце. Ущелье рассекало скалы прямо, как прорубленное мечом. И это значило, что солнце будет преследовать его весь день — в спину, в голову, в лицо. Сначала-то он обрадовался, после ледяного холода ночи, но радость продержалась недолго. Он еще не успел толком согреться, как кожа на руках покраснела и начала чесаться. Эсташ понимал, что так не бывает, что старое колдовство виновато. И было откуда-то несомненно ясно, что поверни назад — и все станет на свои места. Солнце будет, как ему положено в этих широтах, ласково греть, ночь принесет освежающую прохладу. А колдовская ловушка, опрокинувшая его в первую ночь в пропасть самоуничижения, обернется своей противоположностью и нашепчет, что он поступил правильно и мудро, отказавшись исполнить то, что должен. Он выйдет из Ущелья там же, где вошел, живой и гордый собой. И ничего плохого с ним не случится. К сожалению, такой вариант Эсташа категорически не устраивал. То есть быть живым и гордым собой было бы прекрасно, но не сомнительной ценой предательства.
Солнце лупило в затылок, на воду не было и намека. Камни жгли ступни сквозь подметки.
Он наконец вспомнил последнюю строку устава: чтобы этот вот устав постоянно соблюдался во всех обстоятельствах, какие бы вам ни выпали.
Первым погиб весельчак Карл. Стрела вошла ему под ключицу, снизу вверх, между защищающих корпус пластин. Удар был сильный. Нелепо взмахнув рукой, Карл не удержал равновесия и сорвался вниз, на камни внутреннего двора.
— Ему даже повезло. Не успел испугаться.
Эрик говорил тихо, но Конрад услышал.
— А ты чего, боишься? — сказал, как плюнул.
Эрик вскинулся.
— Нет! Еще чего! Только он не успел понять, что все зря. Зря! Нам не удержаться!
На последних словах голос поднялся, выдавая напряжение, получился почти крик.
Конрад резко повернул голову, подался к самому лицу Эрика.
— Только попробуй это повторить, ты! Я сам тебя на небо отправлю!
Кондор шептал, почти шипел, но звучало убедительно. Обернулся по сторонам.
— Есть тут еще такие, кто думает, будто мы зря тут стараемся?
Таких вроде не было. Все понимали, что дорога на Ар отсюда прямая и короткая. Сколько дней продержат крепость — столько дней будет у города на подготовку. А что туда гонцом отправлен Эсташ, Кондор сразу заявил. Про пари не все, конечно, знали. Да и тот, кто знал, быстро себя уверил, что не знает, — чтобы бороться, всем нужна надежда, а молодым вдвое. Эрик тогда сказал, что впервые рад будет проиграть.
— А ты Конрад, ты что, особенный? Жить надоело?
— Когда орды Безумного Епископа осадили Мюнстер, была весна. Было мнение, что быстро справимся, живо вобьем их тараны в ихние же глотки. Не вышло. Осада длилась месяц, два и три. Мюнстер, кто не знает, город-крепость, камнем весь выложен. Узкие улицы, тесно. К середине лета встала жара. А трупы девать было уже некуда. Не на улицах же бросать. Непотребство. Угроза эпидемии, опять же. И воняет. А в городе соляные склады были. Так герцог Кондор приказал трупы засолить. И солили. Складывали в угловой башне. Так до конца осады и хранились там. Башня почти доверху заполнилась.
— Ты к чему это рассказал, а? — тихо спросил Свен.
— К тому, что хуже бывает! Если есть граница, рано или поздно кому-то придется ее охранять. Выпало нам. Так что теперь трепаться.
— Это была напутственная речь в стиле Кондоров. Лучшее, на что мы можем рассчитывать, — не удержался Дерек.
Эсташ сам удивлялся, как это до сих пор может идти. Однако шел, ноги передвигал. Если не считать шаги и не думать о сложностях дороги, выходит легче. С пути тут не собьешься, все прямо, так что можно позволить себе фантазировать. Тогда перед глазами вместо осточертевших раскаленных скал встают прохладные зеленые рощи с быстрыми ручьями, которые прыгают с камня на камень, обдавая брызгами лицо, если только наклониться ниже к воде. Так, на воде лучше не сосредотачиваться.
Солнце отражалось от белого известняка, щедро возвращая в глаза выжигающий свет. Приходилось щуриться, глаза слезились. Брел медленно, спотыкаясь, не понимая уже, как долго идет без отдыха. Самому казалось, что двигается быстро. И не оставляла проклятая уверенность: чтобы силы восстановились, достаточно принять решение вернуться.
Эрик устало смотрел себе под ноги. Но видел не серый булыжник двора. Перед глазами неуместно вставала до каждого поворота знакомая тропинка — от подъездной дороги, которая вокруг поля и рощи, напрямик к дому. Прыжок через канаву, проломиться через придорожные кусты и в лес. Деревенские называют его рощей, потому что настоящий лес, большой, дальше, за усадьбой. Тропка петляет между березами, и он помнит каждый корень, узловато протянувшийся поперек дороги. Крайняя береза высокая и широченная, на нее не залезть: единственный сук, за который можно было б уцепиться, срубил дед — в ярости, когда мальчишка забрался высоко на дерево, а слезть сам не мог. Дальше луг, заросший по краю длинными розовыми метелочками, как же они называются? Никогда не знал. Густые заросли многолетних трав, до плеч, с бледными лиловыми, красноватыми, пурпурными соцветиями, такими тяжелыми, что высокий стебель не выдерживает, гнется. Цветки в кистях, запах сладкий, медовый, лист узкий, кислый на вкус.
От мысли, что чужие кони стопчут заросли, которые сам всегда, не задумываясь, бережно объезжал, все внутри перевернулось. Откуда-то нашлись силы встать, поднять оружие, двинуться вперед. Получается, умирать он будет за эти дурацкие розовые метелки.
Последний час Эсташ передвигался так: спотыкался, терял равновесие, обдирал колени и ладони, поднимался, спотыкался. Ясно было, что в какой-то момент сил подняться на ноги не хватит. Например, прямо сейчас. Ну, тогда я, видимо, поползу, подумал Эсташ, не оставаться же тут, в самом деле. Мне тут совсем не нравится.
— Не нравится? Стоит захотеть — окажешься совсем в другом месте.
Эсташ поднял голову. Перед носом красовались узкие носы чьих-то мягких сапог. Не в пыли, машинально отметил Эсташ.
Обладатель сапог и голоса продолжил:
— И совсем не обязательно возвращаться в начало пути. Там тебе делать и правда нечего. Ты мог бы попасть отсюда прямо домой. Что, домой плохо? Назови сам. Сады, фонтаны, парки, морское побережье?
— Дозорный пункт на северном окончании Ущелья.
— Увы, увы. Я тебе предлагаю не просто выжить. А жить еще долго и счастливо, так, как ты никогда не смел рассчитывать. Думай.
— Сгинь, гадина, — ответил вообще-то вежливый Эсташ.
— И почему из всех моих шуток сбыться должна была самая дурацкая? — непонятно кого спросил Дерек. Свен с трудом разобрал слова — губы раненого уже почти не слушались. — А сказал бы я, что нас воевать мышиный король собрался, — что, крысы б из болот полезли? — Дерек засмеялся, закашлялся кровью.
— Тихо, побереги силы. Помощь уже идет. — Свен был плохой обманщик, но попытаться стоило — он твердо знал, что раненых нужно подбадривать. — На севере пыль столбом, я вижу. Слышишь, Дерек, они скоро будут здесь!
Для Дерека, впрочем, это уже не имело значения.
Третья ночь, как и положено, была самой тяжелой. Или просто он устал и казалось, что тяжелее не бывает? К физической усталости и искушениям добавились галлюцинации. Порой Эсташ вообще не мог понять, двигается ли он и, собственно, куда двигается. Вокруг звенели голоса — друзей, которых у него никогда не будет, девушки, которую он не познает, потому что погибнет здесь бесславно, вместо того чтобы повернуть назад. Ущелье, будто исчерпав меры физического свойства, задалось целью свести с ума. Хорош я буду, когда дойду, думалось Эсташу. Мне просто не поверят. Решат, ненормальный. Рехнулся по дороге.
Когда дойду. Не если, а когда!