Клер, не отвечая, в десятый раз посмотрела на часы.
– Свидание? – спросила я.
Клер, покраснев, взяла с табурета то, что я определила как костюм в пластиковом пакете из химчистки.
– Да нет… Просто у меня бойфренд. Сегодня он работает допоздна. Мы живем вместе. Мне нужно добраться до дому раньше его. Ну, сами понимаете…
Я ничего не поняла, но все же пожала плечами:
– Прекрасно. О правилах договоримся позже.
– Вот и хорошо, потому что мне хочется посмотреть восьмичасовую передачу на «Лайфтайм», – оживилась Даниэлла и немедленно предложила время, дату и место встречи для последующей экскурсии на Мартас-Вайнярд.[2] Каждая из нас пообещала принести прайс-листы сдающихся внаем домиков, которые только сумеет отыскать, а Клер поклялась договориться с агентом по сдаче недвижимости в Оук-Блаффс.
Обменявшись со мной телефонами и номерами электронной почты, странная парочка ретировалась, а я со вздохом облегчения плюхнулась у стойки и заказала пиво и тарелку начос, кукурузных чипсов с сырным соусом и сметаной. Целый день крошки во рту не было! Шесть чашек выпитого кофе разъедали слизистую желудка. Я прямо чувствовала, как в ней образуются огромные дыры.
По-моему, бармен тоже услышал скрип челюстей, поскольку наградил меня подозрительным взглядом.
Я мило улыбнулась:
– Не могли бы вы поспешить с этими начос?
Всегда ненавидела снобов.
Может, потому, что выросла среди людей, чьи представления о культуре заключались в просмотре ралли тяжелых грузовиков-чудовищ, сопровождаемом суперогромными порциями молочных коктейлей в местном «Ди кью».[3]
Я была совершенно уверена, что половина обитателей моего родного города, который я не слишком любовно называю «Дедли Спо»,[4] штат Нью-Хэмпшир, каким-то образом находятся между собой в родстве. Думаю, для некоторых людей инбридинг является целью, а инцест – средством убить время, которое бесконечно медленно тянется в глухой провинции.
Доказательства были вполне неопровержимы, по крайней мере для меня. В каждом классе наших местных начальной и средней школ учился по меньшей мере один представитель обширной семейки Браун.
Мэгги Салливан была Браун.
Бобби Мэниган – тоже Браун.
Пети Мин, смахивавший на азиата и к тому же носивший азиатскую фамилию, был Брауном. Не знаю, как и почему, но так оно и было.
Брось камень, и попадешь в Брауна.
Для сведения непосвященных: метание камней – любимый вид спорта в Пондскаме,[5] штат Нью-Хэмпшир. Как и грязная брань и безжалостные издевательства над всеми, кто ел простой пшеничный хлеб вместо того, что делают специально для тостов, и пытался поделиться им с окружающими.
Только не подумайте, что я участвовала в подобных играх, разве что в роли перепуганного наблюдателя.
Клянусь.
Видите, насколько я себя помню, скажем, лет с четырех, я чувствовала, что совсем не похожа на этих раздражающе тупых кретинов… – о’кей, можно подумать, на свете бывают какие-то другие кретины, – населявших округу, где я жила с рождения и до того дня, как убралась из Мус-Дроппинс,[6] штат Нью-Хэмпшир, на учебу в Бостон, штат Массачусетс.
Университет Аддисона. Ах, святилище и гавань будущих великих artistes, именно так: французский термин всего здесь уместнее.
Известных также как неудачники.
Нет, не так. Это несправедливо. Далеко не все, кто учился в Аддисоне, оказались неудачниками.
Да, многие начали в таком качестве и с годами только отточили роль. Все знали этих ребят. Такие есть в каждой школе. Те самые, кто выпячивал грудь, пыжился, хвастал, без умолку расписывал будущую голливудскую карьеру и в конце концов приползал домой, виновато поджав пресловутый хвост, чтобы простоять за стойкой бара в местной забегаловке всю оставшуюся жизнь.
Другие поступали на первый курс. С блеском в глазах, исполненные искреннего, трогательного оптимизма и готовности посвятить жизнь Искусству. И потом, обычно к середине второго курса, большинство становились неудачниками, поняв, что не обладают никаким актерским талантом.
Неудачники или позеры. Или забавная комбинация того и другого.
Я сама начала учебу в восемнадцать: та самая комбинация неудачницы, вставшей в позу. Я бы сказала, довольно впечатляюще. Не всякий может похвастаться таким гнусным характером в столь юном возрасте.
И что еще более впечатляет (и редко встречается!) – к концу четвертого года поглощения высшего образования (весь смысл обычно сводился к «хочешь косячок, старина?») я уже не была ни неудачницей, ни позеркой.
(Видите? Я знаю, в каких случаях употреблять «ни… ни», и не путаю «ни» и «не». Неудачники ничего не смыслят в грамматике. Да и слово «грамматика» пишут с одним «м». Позеры плевать хотели на грамматические правила. Потому что заставляют подлипал писать за них сочинения.)
Итак, после четырех лет идиотских семинаров на темы новомодных теорий актерской игры (их проводили люди, вершиной славы которых были в лучшем случае ролики, рекламирующие дезодорант), смехотворно бесполезной практики в крошечных редакциях прискорбно безграмотных местных газетенок (в штат которых неизменно входил безнадежно скучающий представитель той или иной партии, дремлющий у коммутатора, и бесконечных тематических вечеринок – скажем, «Приходите в Костюме Вашего Любимого Современного Южноамериканского Философа») к чему, спрашивается, я пришла?
Во-первых, полная безработица, которой, естественно, вряд ли стоит гордиться, стало быть, позерство тут ни при чем.
Во-вторых, очень среднего качества университетское образование, вселившее в меня нечто вроде стыда: посему и ряды неудачников я тоже не пополнила. Образованием и объяснялось мое желание выучить правила грамматики.
И все же я сознавала: если бы пришлось начать все сначала – какая ирония! – я бы, возможно, вела себя так же по-дурацки, как и в первый раз. Очень сомневаюсь, что, даже зная в восемнадцать то, что осознала в зрелом двадцатидевятилетнем возрасте, решила бы поступать в Гарвард, или Браун, или Северо-восточный.
Двадцать девять. Счет давно открыт. Впереди маячил тридцатилетний рубеж.
Не в этом году. Но в первый день нового. Три минуты. Я задержалась всего на три минуты, бесславно уступив другому почетное место первого ребенка, рожденного в Вем-Слайме.[7] Нэнси Гаррисон, в замужестве Браун, произвела на свет здорового мальчика ровно в двенадцать часов две минуты, к вечной досаде моей матушки. Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что она вряд ли простила мне опоздание, не говоря уже о стремлении непременно родиться.
Так или иначе, двадцать девять – именно та цифра, которая заставляет задуматься. О возрасте, жизненных достижениях и невыбранных дорогах. И все же. Грубая реальность была такова: я работала с девяти лет – сидела с детьми, стригла газоны, бегала по поручениям престарелых соседей.
А потом проволокла себя сквозь колледж.
А потом сделала не слишком блестящую карьеру на общественном телевидении.
Не поймите меня неправильно. Я любила работать, даже если преданность делу вознаграждалась не слишком щедро. Да и о сбережениях не было речи: большую часть зарплаты съедали выплаты по банковским кредитам на образование. Остальное пожирала квартплата.
Проблема была в том, что я устала. Действительно устала.
И поэтому решила, что в последние месяцы относительной, не слишком мечтательной юности не грех немного развлечься. Потусоваться в компании симпатичных парней. Гулять ночи напролет, по крайней мере в выходные.
Прежде чем снова впрячься в работу.
И, сидя в полном одиночестве у стойки бара, со стаканом пива в руке, я поклялась снять дом в Оук-Блаффс, даже если он окажется последней крысиной дырой на свете.
2
Остров в Атлантическом океане, у юго-восточного побережья штата Массачусетс. В XVIII–XIX веках – крупный китобойный центр. Ныне – популярный летний курорт.
3
Сокр. от «Дэйри куин», сеть ресторанов быстрого обслуживания, специализирующихся на молочных блюдах, особенно мороженом.