Гнусное признание, но это правда. Иногда я могу быть омерзительной.
Я недооценила личность Салли. Ее способность выносить радость и боль.
Мне вдруг показалось, что я ничего не понимаю ни в любви, ни в дружбе, ни в доброте. И возможно, никогда не понимала.
Показалось, что я не понимаю никого, и меньше всего себя.
И тут Келл – лицо у него было на редкость мрачное – созвал собрание нашего отдела.
Чтобы сообщить кошмарную новость.
Сотрудница проектной группы по имени Гейл Блек покончила с собой вчера вечером.
И не оставила записки: по крайней мере таковой не нашли.
Друзья, которых было немного, утверждали, что в последнее время не замечали ничего необычного в ее поведении.
Родные заявили, что Гейл всегда была прекрасной дочерью, нежной и любящей.
Коллеги, в том числе и я, вдруг сообразили, что почти ничего не знали о приятной спокойной женщине. Ее кабинет был в трех клетушках от моего.
Все были озадачены. Растеряны. Потрясены.
Все, молчаливые и присмиревшие, тихо потянулись из кабинета Келла.
И весь остаток дня я не могла не думать… не размышлять… о последних минутах жизни Гейл.
Что она испытывала?
Грусть? Тоску одиночества? Или все чувства в ней отмерли вместе с жаждой жизни?
А может, она на какую-то долю секунды забыла, что задумала умереть – привычка к жизни слишком сильна, – и задалась вопросом, что приготовить на ужин?
Верила ли она в жизнь после жизни? Или просто жаждала забытья?
А когда настал критический момент?
Что сделала?
Решительно ступила в неподвижный воздух или просто позволила себе упасть, высунувшись из окна достаточно далеко, чтобы сила тяжести властно притянула ее и она полетела, головой вперед…
А потом запаниковала, попыталась спастись… руки беспомощно болтаются в воздухе, из горла рвется вопль…
Была ли она уже мертва, когда ударилась о грязный асфальт?
Какой жуткий способ покончить с собой, выставив напоказ свое тело!
И что могло заставить человека выбрать такую неприкрыто унизительную смерть?
Я представила задравшуюся до пояса, открывающую трусики узорчатую юбку Гейл, бесстыдно раскинутые ноги. Изуродованное, залитое кровью лицо… Неужели она хотела, чтобы ее увидели такой?
Может, она дошла до того, что ей уже были безразличны соображения приличия? Может, до того ненавидела себя, что жаждала посмертного насилия? Может, настолько погрузилась в депрессию, что и не думала о том, что будет… после.
«Но как она могла? – возражал сердитый голос в моей голове. – Самоубийство, особенно публичное, в своем роде акт агрессии, разве нет?»
По крайней мере мне так казалось.
Громкое, вызывающее «пошли вы все на…!», адресованное миру.
«О’кей, вот она я, распластанная на вашем общественном тротуаре! А теперь убирайте мусор! Вы не замечали меня, пока я была жива, не слышали моих криков о помощи, а вот теперь, когда я мертва, вам уж никуда не деться! Волей-неволей придется обратить на меня внимание!»
Постепенно до меня дошло, что можно гадать хоть сто лет, выдвигать версию за версией, но я никогда не узнаю, что заставило Гейл Блек, сорока одного года, подняться по серым бетонным ступенькам на крышу многоквартирного дома с отчетливым сознанием того, что спускаться она будет другим путем.
Самоубийство еще и акт предельной скрытности.
Я закрыла дверь кабинета и соскользнула по ней на пол.
И расплакалась.
КЛЕР
СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА
Я рылась на полках с романами, когда снова увидела его. Незнакомца. Поклонника. Книголюба. Похожего на викинга парня, которого встретила на чтениях.
Первым порывом было метнуться в другой проход.
Я выхожу замуж. Я предана Уину. Поездка в Энн-Арбор все изменила.
И это было правдой. Со времени возвращения в Бостон я ни разу не пожаловалась подругам на Уина.
– Привет, – сказала я.
Он растерянно вскинул голову.
Незнакомец.
Заметила ли я в тот раз, как он красив?
У меня голова пошла кругом.
И тут он улыбнулся:
– Привет! Вот это совпадение! Ну может, не такое уж… То есть мы уже встречались в библиотеке, и вот теперь на том же месте…
Я улыбнулась в ответ:
– Рада вас видеть. Хорошо выглядите.
– Спасибо. Кстати, меня зовут Эйсон.
– Клер, – представилась я.
Повсюду вокруг нас за светлыми деревянными столами сидели бездомные, читая газеты. Подростки просматривали компьютеризованные каталоги, дамы из литературного кружка дискутировали в поисках новых идей.
И никому не было дела до мужчины и женщины, которые несколько скованно беседовали о чем-то среди книжных стеллажей.
Свидание?
Но Эйсону было явно не по себе.
– Ну, как идет подготовка к свадьбе?
«Свадьбы не будет. Не хотите ли прогуляться? Я приглашаю», – мелькнула шальная мысль.
– Прекрасно.
О, как я в этот момент ощущала тяжесть обручального кольца на пальце!
Тяжесть якорной цепи, тянувшей меня к земле. А ведь я всего лишь хотела пуститься в свободное плавание! Хоть ненадолго…
Вспомни Энн-Арбор, Клер! Вспомни счастливые лица родных! Вспомни – ты сама решила, что в конце концов все утрясется и встанет на свои места.
– Кстати, – поспешно проговорила я в надежде чуть подольше задержать Эйсона. Лучше запомнить его лицо. – В тот вечер я так и не спросила, чем вы занимаетесь…
– Преподаю в средней школе. Система государственного образования. Знаю, это кажется безумием: столько работы и грошовое жалованье. Но мне действительно нравится учить детей.
– Мне это вовсе не кажется безумием, – возразила я. – Я тоже учительница. Преподаю в пятом классе «Йорк, Брэддок и Роже».
– Здорово! Прекрасная школа.
– Согласна.
Мы помолчали. Потом Эйсон показал книгу в твердом переплете, запаянную в пластик.
– Пожалуй, мне пора. Нашел то, что искал… я имею в виду книгу.
Я улыбнулась, кивнула, пожала плечами.
– Рад был снова повидаться, – пробормотал он, отступая. – И простите, что пригласил вас в тот вечер. Я не хотел…
– Нет, – перебила я. – То есть я не обиделась.
Это я жалею. Ужасно жалею.
Эйсон чуть замялся.
Наши взгляды встретились.
А потом он ушел.
ДАНИЭЛЛА
ВСЕ ПОЛАГАЮЩИЕСЯ ТЕЛОДВИЖЕНИЯ
Мне позвонил Барри Либерман. Сообщил, что собирается в Бостон по делу.
Я согласилась поужинать с ним. Отчасти из уважения к миссис Ротштейн, отчасти пытаясь отвлечься от мыслей о Крисе.
И если быть до конца честной, прежде всего потому, что Барри прекрасно вписывался в рамки моего представления о потенциальном муже, а я, как уже было упомянуто выше, не становлюсь моложе.
Можете меня осуждать, но даже в кризисные моменты романа с Крисом практическая сторона моей натуры не дремала.
Барри заехал за мной точно в назначенное время. Он был очень мил и занимателен, ровно настолько, чтобы развлечь и при этом не казаться навязчивым.
Кроме того, он был довольно симпатичный внешне, хотя, на мой взгляд, чересчур волосат. Как тот актер, Питер Галлахер.
Нет, прическа и брови Барри были, слава Богу, куда аккуратнее. Только вот руки заросли даже с тыльной стороны почти до ладоней, что вызвало во мне определенные подозрения насчет волос на спине.
Но на вид он был очень аккуратным и чистеньким, хотя это меня не слишком волновало.
Скорее всего я никогда не увижу его голым, так какая разница, даже если грудь у него еще более волосатая, чем у Остина Пауэрса?
Мы поужинали в Дубовом зале «Фейрмонт-Копли», а потом отправились выпить в «Пуп земли»: Барри признался, что падок на все приманки для туристов.
Еще один положительный момент. Он не был снобом и не стыдился признаться в своих слабостях. Очко в его пользу.
И все же той самой искры я так и не дождалась.
В отличие от Барри. Его, похоже, зацепило всерьез.
Любуясь панорамой Бостона, он сообщил, что достал билеты на премьеру в «Метрополитен-опера», и спросил, не соглашусь ли я прилететь в Нью-Йорк в конце сентября.