— Вы готовы поделиться опытом с молодыми писателями?
— Я был сельским учителем, причем явно не очень хорошим, поскольку, когда меня призвали в армию, с радостью покинул школу. В армии не нужно было никем командовать, мне это нравилось. Тогда я решил, что больше никогда не буду педагогом. Но получилось, как это обычно бывает, с точностью до наоборот — больше четырех лет руковожу литературной студией[1]. Впрочем, манеру свою я сохранил: абсолютно безалаберен и не способен установить дисциплину…
— Кто приходит в студию?
— Совершенно разные люди. И 16-летние, и пожилые. Удивительно наблюдать, как тот, о творчестве которого сначала думаешь: «ну и куда это?», в процессе общения, жесткой критики неожиданно начинает выдавать нечто вполне приличное. Вообще такие случаи нередки — взять Лермонтова, который до 37 года часто занимался откровенным подражательством, а потом стало понятно, что это гений. И никогда не знаешь, с кем именно такое приключится.
— Вы сами из Оренбурга, да и наверняка были возможности уехать… Почему Волгоград?
— Однажды в интервью моего приятеля, писателя из Красноярска Михаила Успенского спросили, в чем сила Лукина. Он ответил, что в провинциальности. Не представляю себя в Москве или Питере, притерлись мы с Волгоградом.
— Разве у нас есть, о чем писать?
— Я был в Донецке и точно могу сказать, что нам очень повезло! Плохой мир определенно лучше доброй ссоры. Тем более, меня интересуют человеческие отношения. Я ведь не просто так ввожу в произведение инопланетян и чертиков. Мне интересно, как к ним отнесутся люди, как изменится действительность. Из-за этого очень люблю Шукшина с его «чудиками» и условно освобожденными. Они привносят элемент новизны, выворачивают привычный мир наизнанку, и в этих условиях можно ясно увидеть законы, по которым этот мир живёт.
— А в Донецке что увидели? Как он повлиял на ваше творчество?
— Люди там очень внимательны к друг другу, относятся к ближнему с теплотой и заботой. Хотя такого способа улучшения отношений я не хочу… Что касается творчество, у меня есть рассказ об апокалиптической саранче, которая появляется в государстве, ведущем войну. Жители решают, что это дроны противника. Почему бы и нет? Чем современная война отличается от Апокалипсиса?
— Почему вы выбираете такие страшные сюжеты?
— На протяжении всей жизни я избавляюсь от иллюзий. Расставаться с ними — это действительно страшно. В своих текстах я проверяю устоявшиеся представления на прочность… И оказывается, что наше мировоззрение состоит из суеверий. Вспомним, например, Галилея. Он залез на Пизанскую башню, чтобы проверить, действительно ли, чем тяжелее предмет, тем скорее он достигнет земли, как все думали. Оказалось, что нет. И так всегда — начинаешь проверять, и многие вещи никакой критики не выдерживают.
— Даже неудобно задавать писателю такой вопрос… Какая у вас любимая книга?
— Бойся человека одной книги! Вот кто взрывает памятники и развязывает войны, даже если эта книга — Библия, Коран или собрание сочинений Пушкина. О любителях последнего, кстати, есть фильм, идея которого мне очень нравится. Он называется «Бакенбарды». Поклонники Пушкина превратились чуть ли не в фашистов, пытаясь заставить всех встречающихся на их пути полюбить Александра Сергеевича. Хотя особенные для меня книги, конечно, есть. Причём необязательно художественные. Одна из них — «Речи русских юристов». Меня невероятно злило в юности, что два адвоката на основе одних и тех же фактов доказывают противоположные вещи. А потом повзрослел, осознал, что иначе и быть не может.
— У вас есть девиз?
— Если у человека есть девиз, он, видимо, считает, что ему все понятно. Чем дольше я живу, тем меньше понимаю что-либо в этом мире.
15.02.2017