Мациевич повел машину на малых оборотах, полный решимости продолжать полет. Взглядом он определил высоту полета и, удовлетворенный ею, попытался задрать машину вверх. Легкий решетчатый хвост опустился, мотор поднялся к небу, дошел почти до мертвого положения, и вдруг аэроплан валится на спину, начиная стремительное падение. Мациевич судорожно удерживает гибельное пикирование. Аэроплан снова идет по кругу.
Я представляю моего бедного друга, припомнившего в эти минуты раздражительный разговор механика с инженером, какое-то непонятное упрямство суетливого полковника… Но Мациевичу важно было одно — дозволено было бы лететь.
Да и почему было не лететь перед многотысячным народом, взволнованно приветствующим рождение своей, русской авиации?
Вслушиваясь в шум мотора, Мациевич прибавил газ и начал одну из простейших фигур. Он накренил самолет на левое крыло, но внезапный рывок потряс машину от мотора до хвостового оперения. Верхнее крепление ударило его по голове.
Перекладина, на которой он сидел, согнулась под тяжестью тела. Потом машина повалилась на левую плоскость, мотор вдруг с выстрелом выплюнул газ и окончательно умолк…
В непостижимой тишине Мациевич услышал зловещий свист воздуха, который уже вихрился в раздирающихся плоскостях самолета. Он круто вырвал руль глубины и в тот же миг силой большого удара сам вылетел из сидения.
Земля мелькнула зеленым прямоугольником, обрамленным пестрой людской гирляндой, потом она закружилась перед глазами по спирали, вращаясь в ритм змеиному свисту, который все нарастал в барабанных перепонках.
Мациевич поднял голову, он хотел посмотреть на свой падающий аэроплан, но огромная несущаяся скорость остановила его движение на полуобороте головы. Он так и не увидел своей машины и падал, разгоряченный невероятностью катастрофы, совершенно не думая о смерти, которая неслась к нему навстречу.
Ломалась машина, которую оп любил, которой доверял… Теперь она гибла, губя, вероятно, и его…
Мациевич еще раз попытался поднять голову, чтобы увидеть хрупкую машину. Но в следующий миг его тело, вмявшись в землю, отскочило в сторону на несколько метров.
Дикий крик тысяч людей застыл в воздухе.
У безжизненного мешка мышц и костей, окруженного нарядом полиции, жестикулировал полковник Кованько».
Рассказчик взволнованно поднялся со своего кресла.
— Я не понял, простите, вы и сами летали? — спросил я, заметив волнение старика.
О минуту он стоял молча, потом, словно нехотя, ответил:
— Летал на том же однотипном рыдване. На второй посадке я поломал себе ногу, а мой спутник отлетел от удара на три сажени. Мы оба лежали в больнице. Он — с перевязанной головой, — при падении кожу с его лица содрало, как чулок. Я — с перешибленной ногой, закованной в гипс. Вот какова была техника, которую мы имели.
— Думаю, что теперь на технику отечественной авиации вы не в обиде, — смеясь сказал я.
— Ну, и вы, вероятно, на нее не сердитесь.
Слева по борту в легкой дымке вырисовывались сизые кавказские берега. Собеседник встал и пошел в каюту собираться.
Когда теплоход остановился на рейде и к его борту направился катер, старик в морском кителе с двумя боевыми орденами на груди подошел попрощаться.
— Благодарю за общество, хотя не знаю, как вас назвать.
Я назвал себя.
— Рад трижды… Откроюсь и я — конструктор И.
Невольно я отступил на шаг, затем мы обнялись как люди, чувствующие друг к другу неизмеримую благодарность.
ЛЕТНАЯ ЖИЗНЬ
Пошел в авиацию
Я уже всем рассказывал, что будущее мое — авиация: у меня приняли документы в летную школу и допустили к испытаниям.
— Зачислен! — хвастливо сообщил я своим товарищам. — Думаю итти в истребиловку…[1] Как вы, ребята, советуете?
Ошарашенные дерзостью или «успехом», ребята молчаливо и завистливо переглядывались, а это еще больше разжигало во мне вздорное хвастовство.
— В истребиловке как-то больше самостоятельности, — тоном знатока говорил я. — Сел в самолет — и будь здоров. Сам себе хозяин — никаких дядек. На бомбовозе лихо не выскочишь… Всегда над тобой командир, штурман… Словом, решено — иду в истребиловку. Только бы попался смелый инструктор. А то знакомый парень рассказывал…
Ребята подсели ближе.
— «Я, говорит, хотя в первый раз вел машину, но убежден был, что выдержу. Взлет был хорош. Летели в учебной. Как полагается — спереди я, сзади — инструктор. Пусть, думаю, смотрит, рыжий, как летать нужно. Делаю круг, иду по прямой, только чувствую, что машину на разворот тянет. Прибавляю газу, пытаюсь выровнять — смотрю назад, а он, сукин сын, нарочно в вираже держит самолет (управление-то двойное) — как, дескать, буду реагировать. Ну, а я реагирую — бросил ручку, поднял вверх руки — смотри, мол, не управляю. И он руки поднял… Я хватился тогда за штурвал, но поздно, над головой что-то звякнуло, хрустнуло, меня ударило по затылку… Машина плюхнулась на землю… Ладно, еще под нами оказалась пашня — отделались ушибами…»