Эхо этих слов угасло, как и всех других, может быть, более удобных и не таких наболевших, произнесенных ею в адрес своей безмолвной сестры.
Пока Керен продолжала спать на высокой больничной койке, в доме начался ремонт. Была установлена сложная сигнализационная система, извещающая полицию о вторжении в дом, куплена новая мебель, три телевизора, видеомагнитофон и стереосистема. Мать закупила новое постельное белье, взамен тому, что было изрезано вторгшимися в их дом вандалами. К тому же, под мрачное настроение она приобрела разные средства для очистки предметов, даже тех, к которым вандалы могли всего лишь прикоснуться — прежде всего, одежды. Вдвоем с Джейн они отправились в торговый центр и закупили новые юбки, блузки, а также рубашки и нижнее белье для отца. В это время в рекордный срок маляра закончили ремонтные работы. Они работали, не покладая рук и даже задерживаясь до поздней ночи, будто осознавали необходимость как можно быстрее избавить дом от всех свидетельств зла. Зла. Слово, которым пользовался человек по имени Студард, друг отца Джейн, возглавивший ремонтные работы. Он произносил это слово, бормоча его на выдохе, когда обращался к своим мастерам и просто так, сам себе под нос, когда он вместе с ними занимался очисткой, шпаклевкой или покраской.
За неделю дом был восстановлен и приведен к нормальному состоянию. Все было новым и блестящим. В комнате у Джейн обоев больше не было. Она решила, что будет лучше, если взамен ее любимому синему выкрасить стены в белый. Синий остался запятнанным для нее навсегда, также как и розовый. На стенах уже не было плакатов. На них у нее уже не будет больше ничего, они останутся чистыми. Она не решила, подходящим ли было слово «чистыми», но, как бы то ни было, для ее комнаты оно подходило.
Мастера закончили ремонтные работы, но запах краски продолжал висеть в воздухе. Сквозь него можно было ощутить и другие запахи, которые Джейн даже не могла точно определить: не то скипидар, не то мастика, которой был натерт пол — что-то еще.
— Запах новизны, — сказала мать, втягивая носом воздух, и произнося слова чисто и легко.
— Точно, — подтвердила Джейн, усиливая ясность собственного голоса. Ей было интересно: мать ей подыгрывает или нет? На самом ли деле она чувствует какой-то еще запах, который пробивается через все ароматы паров краски и достигает ее ноздрей. Когда, войдя в спальню, она осознала этот отвратительный запах, то он лишь едва присутствовал, заставляя ее с напряжением задерживать дыхание и морщить нос. Это было нечто протухшее, разлагающееся где-то в затхлом объеме, напоминающее рвоту или залежавшееся дерьмо. Еле заметный, но определимый, присутствующий не всегда, приходящий и уходящий, неуловимый, но при этом иногда сильный и неоспоримый запах. Она старалась не смотреть на место около двери, где она наткнулась на пятно рвоты. К своему удивлению и ужасу она начала чувствовать этот еле заметный запах везде, уловив легкий аромат дизельного перегара в салоне автобуса, везущего ее в школу, на тротуаре перед торговым центром, однажды в классе, когда этот запах показался ей сильнее, чем от мела, которым она писала на доске. Как-то раз она принюхалась, и вдруг запах исчез, растворился, в другой раз он мог остаться с ней надолго, преследуя ее там, где его и быть не может. Ей вдруг начало казаться, и даже немного вгонять в панику: а что, если этот запах исходит от нее самой, выделяется из тела, вводя ее в ужас самим лишь фактом аромата? У нее начали быстро расходоваться одеколон, кремы и мази. Подмышки она обрызгивала самым резким дезодорантом, а затем старалась не подходить к людям, и также никого слишком близко к себе не подпускать, а для того, чтобы перед сном поцеловать мать, она неуклюже наклонялась. Иногда она замечала, что мать на нее смотрит с каким-то необъяснимым подозрением, и тогда она отворачивалась или быстро удалялась из комнаты, или начинала о чем-нибудь безостановочно болтать, будто сумасшедшая. А иногда она вдруг обнаруживала, что мать выглядела подавленной или глубоко утопала в свои мысли, после чего Джейн хотелось вытащить ее из них, окликнуть, разбудить, прикоснуться к ней, обнять обеими руками. Но она этого не делала, не осмеливалась, всегда старалась удалиться, уйти в другую комнату.
А Керен все продолжала спать.
Уже не только дурной запах, ужасная вонь, а уже сам дом не на шутку беспокоил Джейн. Она начала стараться держаться подальше от дома, находя причины удалиться. Иногда после посещения больницы она садилась на автобус, чтобы добраться до центра Викбурга, а затем бродила по торговому центру, чтобы убить время. Она заходила то в один, то в другой магазин, примеряла куртки и юбки, садилась за столик в кафе и выпивала стакан другой лимонада или «Колы». В магазинах она проводила не слишком много времени и не задерживалась, присаживаясь на пластиковые скамейки, разбросанные вокруг фонтана, чтобы не возникало не нужных ей знакомств с бродягами и бездомными. Дома она быстро переодевалась и уходила, чтобы побродить по улицам квартала или просто молча посидеть на заднем дворе. Она больше не искала себе компанию для общения с соседскими девчонками, потому что у нее больше не было настроения вести светские беседы, с кем бы то ни было, или просто болтать об одежде, макияже, кино и телесериалах. Ей хотелось быть писателем, художником или музыкантом, чтобы иногда затеряться в каком-либо виде творчества, чтобы выразить все накопившиеся в ней чувства и эмоции. Какие эмоции, и какие чувства? Она чувствовала, что дурачила себя, будто какие-либо эмоции были не присущи ей вообще. Ей казалось, что внутри она мертва, пуста, будто корабль, застоявшийся в порту в ожидании, что его загрузят. Чем? Она не знала.
Однажды вечером отец созвал всю семью. Он не объявлял специального приглашения, а лишь аккуратно дал всем знать, что после ужина нужно собраться в гостиной. Он сел в кресло боком к камину и нахмурился. Джейн подумала, что, возможно, у него головные боли, потому что его руки продолжали терзать морщины на лбу.
— Я собираюсь кое-что сказать, — начал он. — Моя речь будет короткой. Но мы с матерью чувствуем, что именно это вы должны услышать.
Если в этом проекте была мать, то это значило, что речь была предназначена лишь для двоих — для нее и ее брата Арти.
— Мы не можем делать вид, что в нашем доме не происходило актов вандализма, — начал он. Его голос был напряжен, будто целый день только то и делал, что пытался перекричать бушующий ветер. — Но мы продолжаем жить — здесь, в этом доме. Оставляя все случившееся за спиной, мы не будем делать вид, будто бы ничего не произошло, но нужно смотреть вперед, а не назад. Мы также не можем забывать, что Керен лежит в больнице. В… — его голос задрожал, и он пропустил слово «кома», затем, немного помолчав, он продолжил: — Мы должны ей сочувствовать, думать о ней, молиться и навещать ее. То, что мы все делаем, и что будем продолжать делать. Но мы сами также продолжаем жить. Мы больше не можем никому позволить над собой издеваться, и не допустим, чтобы кто-либо портил нам жизнь.
Он глубоко вздохнул и остановился.
— Теперь позвольте сказать то, о чем мы старались не говорить. О тех, кто разгромил наш дом — о них. Мы не знаем, что побудило их это сделать, и почему они выбрали именно наш дом. Все, в том числе и полицейские, считают, что это происшествие не носило направленного против нас характера, и мы сами не чувствуем, что именно мы должны были стать целью подобного покушения. Это не было нападение, организованное именно на нас, на нашу семью. Мир полон ненормальных, психически неуравновешенных людей, и кому-то из них попросту приспичило напасть на какой-нибудь дом и сотворить подобный ужас. Мы не можем отрицать произошедшее, но все уже позади. Напавшие на наш дом проявили неслыханный героизм, создав весь этот ужас и испортив нам жизнь. Да, Керен в больнице, но она выжила, и врачи дают оптимистические прогнозы о ее восстановлении и возврате в жизнь. Полиция согласна с тем, что она явилась случайной, неумышленной жертвой. Потому что нападение было на дом, а не на нее и не на нас. У нас есть надежда на то, что все это останется позади…
Речь была смелой, богатой определениями и заявлениями, после которых Джейн захотела подбежать к отцу, обнять его и поцеловать.