- Ну, наш пострел везде поспел - комментирует она мои рассказы.
Или
- Ты, Зошка, ну просто в каждой бочке затычка.
В последнем случае я представляю себе большую бочку, почему-то с пивом, с дыркой сбоку, из которой льется пиво. Я затыкаю дырку своим носом (Суешь свой острый нос куда не надо - еще одно бабушкино высказывание) и сижу так, так как если вытянуть нос обратно, то ясно, что пиво снова польется. А в других бочках тоже дырки и их надо срочно затыкать, а нос-то у меня один! И я мечусь от бочки к бочке в бесполезной и неразумной попытке заткнуть все дыры.
Мне жалко себя, я перестаю есть и начинаю плакать. Такой переход от веселого оживления к слезам обескураживает бабушку, но она не сдается и говорит свое любимое:
- Какие нежности при нашей бедности!
Поплакав немного, я иду гулять, так как вечером надо учить уроки и на прогулку времени мало.
Как-то раз Нелли Ивановна провела испытание, кто спокойно просидит минуту. Мальчишка за моей спиной все время бурчал и что-то вытаскивал из-под парты. Я раз десять за минуту повернулась, призывая его к порядку, в результате оказалось, что я сидела хуже всех. Нелли Ивановна поколебавшись, так и сказала:
- Хуже всех сидела Зоя.
Обидевшись и надувшись, я просидела смирно остаток урока.
Видимо, все-таки тесно и скучно было мне в школе и в нашей комнатке с китайской розой. Я начиталась Жюль Верна, знала, что мир очень большой и стремилась куда-то в неведомые края. Помню осенью, до уроков мы стоим возле городского парка и я уговариваю девочек убежать из дома. Прямо сию минуту не ходить в школу, а убежать на войну в Корею!
- Мы будем там санитарками, будем перевязывать раненых - говорю я.
Мысль не идти в школу нравится моим одноклассницам (Шмониной среди них нет), но возникает резонный вопрос, а что мы будем есть?
- Надо насушить сухари - говорю я.
- Тогда убежим через неделю, - осторожно предлагает одна из девочек.
- Нет, - возражает ей другая. - Бежать надо летом, зимой очень холодно. Замерзнем до смерти.
Замерзать никому не хочется и мы понуро бредем в школу. В общем, в Корею мы так и не попали ни сейчас, ни летом.
Во втором классе мне купили металлический конструктор и я с воодушевлением начала конструировать подъемные краны, машинки с поднимающимся кузовом, тележки и прочие механизмы. Пластинки конструктора были из красноватого металла и изделия из них были очень красивы.
Я возилась с этим конструктором много лет. Потом мне купили новый, из алюминия и я делали машины разноцветные. Играла я в конструктор вплоть до нашего отъезда из Карталов.
К Новому году мы получили посылку из Батуми от дедушки. Сначала получили письмо от тети Тамары, что они посылку послали, стали смотреть на штемпель, выясняя сколько времени шло письмо и что осталось от посылки, если ее все еще нет. В общем, в посылке сохранилось только немного мандарин, а от хурмы мне дали поиграть блестящую косточку. Я долго держала ее в руках и какие-то смутные воспоминания во мне шевелились, ведь в детстве я ела эту хурму, но сейчас не могла вспомнить вкус, только знала, что косточку такую я держу в руках не первый раз в жизни.
После второго класса мы ездили в Колпашево. Ехали долго, очень долго до Томска, и за окнами вагонов стоял густой темный лес и цвели на полянах необыкновенные цветы. Поезд часто останавливался в лесу и все время опаздывал. Я мечтала выбежать из вагона и нарвать охапку цветов, как это делали взрослые смелые мужчины, но мама боялась, что я отстану от поезда и не выпускала меня.
Целыми днями я лежала на верхней полке вагона и смотрела в приоткрытую створку окна на тайгу, вдыхая запах хвои вместе с паровозным дымом, (часть дороги ехали на паровозе). На крутом изгибе дороги можно было увидеть, что у нас во главе состава - паровоз или тепловоз.
Меня волновали полустанки, мимо которых мы проезжали, дети, которые махали рукой вслед поезду, их незнакомая мне жизнь, которая на секунду соприкоснулась с моей, и исчезла навсегда.
Монотонность пейзажа утомляла, и тогда я начинала нетерпеливо ждать какого-нибудь города, большой и длительной остановки, на которой мы с мамой сходили и гуляли по перрону, и ели промасленные пирожки "с кошатиной", как про них говорила мама.
В вагоне взрослые мальчики играли в шахматы и научили меня играть тоже. Правда по упрощенному варианту - королю мат не ставился, его просто съедали, как любую другую фигуру и игра прекращалась.
Ночью в вагоне я спала на нижней полке, мама боялась, что я во сне упаду. Приходилось смиряться.
Из Томска до Колпашево летели на самолете. Самолет был маленький, с четырьмя крылами. Маме было плохо в самолете. Ее рвало, а я в начале полета вертелась и все глазела в иллюминатор, но под конец укачало и меня. Мама еле успела сунуть мне кулек.
В Колпашево сестры Таня и Оля взялись научить меня кататься на велосипеде. Оля учила меня упорно и я поехала-таки, несмотря на свою трусость. Сестры показались мне ловкими и подвижными по сравнению со мной. Думаю, это так и было. Они пустили меня одну с небольшой горки, и я повизгивая от страха покатилась самостоятельно и чуть не въехала в корову, которая взялась невесть откуда и важно лежала на моей дороге. А я панически боялась коров, резко крутанула рулем и свалилась с велосипеда. Животное даже не шелохнулось.
Еще меня удивили очень длинные сумерки, сумерки белых ночей. Давно вечер, а все светло и светло. Спать нас не укладывали, мы ложились, когда захочется и это было прекрасно.
Поздний вечер, мы залезли на сеновал, сено пахнет сладко летом и солнцем. Сухие травинки падают за шиворот и щекочут. Мы прыгаем с какой-то антресоли у притолоки вниз, на гору сена и визжим во всю силу легких. Взрослых нет и никто нам не мешает. Напрыгавшись и запыхавшись, мы ложимся как попало на сено и говорим, говорим, вспоминая происшедшее за те два года, что мы не виделись. Становится темнее, но вечер все длится, все еще видны лица даже в потемках сарая. Странный свет льется сквозь щели в стене, вон по двору идет мама звать меня спать. Таня и Оля просят оставить нас ночевать на сеновале. Нам приносят одеяла и подушки, и мы тихонько засыпаем, я так и не дождавшись наступления настоящей темноты.
Обратно мы летели на самолете побольше и мне не было плохо. Но маму все равно рвало.
Мама потом расскажет, что у родни не хватало белья, и спать нам пришлось на вывернутых наволочках, но тогда такие мелочи меня не волновали.
В общем, житье мне там было привольное, больше свободы, чем дома, я снова подружилась с сестрами и была рада поездке.
Во время стоянки поезда в Новосибирске, мама купила в привокзальном киоске толстую книгу в зеленоватом переплете "Двенадцать стульев и Золотой теленок" и очень радовалась своему приобретению. По приезду бабушка, однако,не одобрила ее поступка в довольно решительных выражениях:
- Зад голый, а туда же, - книжки покупают.
Мне, правда, не казалось, что у мамы голый зад. У нее было красивое креп-жоржетовое платье, шитое у портнихи, шерстяная безрукавка с разноцветными полосами, ажурный белый шарфик.
Мама выщипывала брови, красила губы красной помадой и душила носовые платки
А я была худой девчонкой с цыпками на руках и въевшейся в них грязью, ободранными локтями и коленками и длинным носом на бледном черноглазом лице. Но, держа в руках мамин кружевной платочек и нюхая его, я чувствовала, я ждала, я вырасту и тоже стану загадочной, красивой женщиной и буду душить носовые платки.
В начале учебного года в третьем классе к маме зашла ее хорошая знакомая и, увидев, что я играю в куклы, очень удивилась:
- Такая большая девочка и играет в куклы! ?
И я перестала играть.
Забегу в комнату, когда бабушка на кухне, схвачу грустную, бледную куклу Наташку со шрамом на лбу, поцелую ее раз, другой и быстренько посажу обратно.