– Так ведь в Союзе писателей все об этом знают, – уверенно говорит мне Владыка. – Брат Ярослав – журналист и поэт, рассказывал нам о том, как хлопотал за отца, отстаивая его авторство. Но ОГПУ быстро закрыло ему рот.
– И вы уверены, что именно ваш батюшка написал «Тихий Дон», во всяком случае первые две его книги?
– Да, конечно, – отвечает Владыка, – мне говорила об этом мать, первая жена моего отца, Нина Владимировна Анзимирова. Сам я мало жил с отцом. Но мы всегда, особенно после угрозы брату, старались много об этом не говорить.
– А есть ли какие-нибудь архивные материалы отца, ведь ваши петербургские племянники утверждают, что именно к вам пришли бумаги Ивана Александровича из Америки после смерти брата Святослава?
– Архива отца у меня, к сожалению, нет. Но вам все расскажут и подтвердят в Союзе писателей, ведь они разбирали этот вопрос, – снова очень убежденно говорит Владыка, не понимая, что в России до сих пор еще многое тайное не стало явным. И убежденный, что этих сведений мне вполне достаточно, Владыка перешел на темы православия, активным приверженцем которого он был и остается, демонстрируя при этом знание многих европейских языков. С особой теплотой говорил он о своем благодетеле – хозяине дома протоиерее Мартине Кафлише, который забрал его из пансиона и создал такие прекрасные условия.
Настала пора прощаться. Мы сфотографировались на память и, получив благословление Владыки, вместе с Павлом двинулись в обратный путь.
...Что же делать? Надежды на архив, о котором столько твердили молодые Родионовы, не оправдались. «Нет, все-таки никуда не уйти от этого 13-го числа, да еще и в понедельник, – твердила я по дороге. – Ничего не поделаешь, и не все коту масленица». И на неожиданно оставшиеся свободные дни по договоренности со спонсорами я решила «с горя» махнуть в Париж. Благо, с помощью Павла приобрести билет и сесть в поезд уже ничего не стоило.
Покидая гостиницу, я составила письмо Владыке и Мартину. Но письмо последнему нуждалось в переводе на английский язык. «Давайте сократим время и позвоним ему в Пайерн», – предложил Павел. Уверенная, что с этой задачей мой гид справится самостоятельно, я продолжила свои сборы и вдруг увидела его удивленные глаза.
– Вы не поверите, но архив все-таки существует, – сказал Павел, положив трубку.
– Так что же они нам не признались? – с отчаянием говорю я, чувствуя, что Париж снова оказывается не причем.
– Виной всему, пожалуй, наш (мой и Мартина) не очень хороший английский, который и сыграл со всеми нами злую шутку, – заключает Павел. – Слово «архив» он понял буквально как ящик с карточками. А сейчас Мартин сказал мне по телефону: архива нет, но есть мешки с бумагами, еще не разобранными после переезда Владыки.
Вот оно что! Мешки с бумагами – это же то, ради чего ношусь я галопом по Европам и чуть не уехала не солоно хлебавши. Но и оставаться уже было нельзя: билет в Париж на руках, и виза тоже не резиновая.
– Павел, – говорю я решительно, – придется вам принять эстафету. В свободное от учебы время (слава Богу, в марте были каникулы) поезжайте в Пайерн и разберитесь что к чему. Век буду вам обязана.
...Когда едешь по железной дороге из Цюриха в столицу Франции, постепенно начинаешь привыкать к красивым пейзажам, заснеженным вершинам гор, альпийским лугам, овечкам, опрятным домикам и большим, как в городах, монастырским строениям. Как вдруг убаюканные прекрасным однообразием глаза широко раскрываются, и поражает какая-то новая своеобразная красота: изящные железные решетки, затейливые ворота, яркие занавески, чистенькие и все в цветах дворики. Конечно, это уже Франция, которая сама дает знать о себе. Но дело идет к вечеру, и последние два часа пути (между Цюрихом и Парижем шесть часов езды) приходится ехать в сплошной темноте.
...Еле выбираюсь из вагона со своими непонятно отчего тяжелыми чемоданами, боясь встречи с носильщиками по той же причине безъязычия. С трудом нахожу стоянку такси. Век бы стоять мне, пребывающей в немоте, на этой стоянке, если бы не любезные французы. «Силь ву плэ, мадам, силь ву плэ». Водитель берет у меня чемодан, а я по привычке рву ручку передней дверцы. На сидении что-то вроде шоферской телогрейки, но я все-таки пытаюсь на нее взгромоздиться. Тогда таксист выразительным жестом указывает мне на заднее сидение. Наконец, догадываюсь: в Париже клиентам не разрешают садиться рядом с шофером.