Сашке и его товарищам было хорошо памятно это место. Каждому из них сотни раз приходилось провозить тут глину и столько же раз своими руками и плечами подсоблять лошадям взбираться с тяжелым возом в гору. Еще у кабака они сговорились именно тут покончить с Иваном.
Сашка бросил кнут и через плечо взглянул на Лобова.
Тот бесшумно соскочил на землю и, нагнувшись вместе с кнутом, захватил три тяжеловесных камня.
Забежав с задка, он осторожно передал два из них Горшкову, а один, самый большой, задержал у себя. Иван приоткрыл на миг свои отяжелевшие веки.
Вструхнувший Лобов с видом и ужимками напроказившей и поджавшей хвост собаки потихоньку сел на прежнее место.
Тревога была напрасна: Иван ничего не видал и снова заснул.
Сашка своими волчьими глазами зорко огляделся кругом.
Полусумрак уже спустился на землю; город с предместьем остались верстах в двух позади.
Ни сзади, ни спереди, ни по сторонам не было видно ни одного живого существа, только по соседнему жнивью, пофыркивая и побрякивая бубенцом, прыгала спутанная лошадь.
Телеги стали медленно спускаться с горы.
Сашка выразительно кивнул Лобову. Тот проворно спрыгнул с телеги и, изловчившись, изо всей силы ударил Ивана по затылку.
Красные лучи брызнули из глаз Ивана, и он, как мешок, свалился под гору, но быстро поднялся на ноги, оглушенный, недоумевающий, невольно схватившись руками за окровавленную шею.
VII
ашка, бледный, как полотно, с перекошенным ртом, с выскочившими из орбит глазами, бежал на Ивана с топором; все остальные парни с криками и угрожающими жестами тоже бежали к нему.
Как в мгновенной, пронесшейся перед глазами зловеще-кошмарной панораме, в воображении Ивана промелькнули враждебные лица парней и их сегодняшние придирки к нему, и только тут он догадался, что это значило и на что он приятелями обречен.
«За что?» - только и успел спросить себя Иван, но отвечать было некогда. Ужас на миг сковал его члены, хмель на добрую половину выскочил из головы.
Иван сообразил, что он безоружен, что защищаться ему нечем, и с криком испуга и отчаяния бросился по склону горы, в сторону барской усадьбы, находившейся всего в четверти версты.
Парни облепили его со всех сторон; кто-то схватил за ноги, кто-то гвоздил по голове. Череп его трещал. Возбужденный, ослабевший от вина и испуга, Иван не чувствовал особой боли, только от каждого удара в глазах его вспыхивали и мгновенно гасли красные лучи. Он взмахнул кулаками и рванулся изо всех сил. Двое или трое из парней полетели на землю.
Ивану бросилась в глаза шагах в полсотне от него жердяная изгородь, отделяющая поля от дороги. В сердце его вспыхнула надежда.
«Вот вырву кол... от всех отборонюсь... нипочем не сдамся...» И он во весь дух бежал к изгороди. Парни гнались за ним и продолжали наносить ему удары.
«Ничего... пущай... лишь бы вырвать кол... нипочем... от всех отборонюсь... не... е...»
Однако ноги Ивана тяжелели и подгибались, точно кто-нибудь колотил его сзади по самым сгибам колен, а подошвы прилипали к земле.
Почти перед самой изгородью Иван рухнул на неожиданно подогнувшиеся колени. «А как же кол?» - с удивлением подумал он, протягивая к нему обе руки, но кол и изгородь, и канавка с низеньким земляным валом, и сама земля перед самыми глазами уплывали от него...
Кто-то из парней со всего размаха хватил его по темени камнем.
«А-а, молоток...» - пробормотал Иван и медленно свалился на правый бок.
Сашка рубанул топором, и Иван конвульсивным движением перевернулся на спину. Парни принялись добивать его. Кровь хлестала у него из головы и шеи; тело вздрагивало от каждого удара; руки дрыгали и все туже и туже сгибались в локтях и крепче прижимались кулаками к грудям; ногами он как-то странно, нелепо, будто нарочно, возил по земле, разгребая и бороздя сапогами траву и пыль, и страшно всхрапывал, ловя ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
Теперь он был уже не Иван, а наковальня. Егор Барбос положил на него раскаленную докрасна железную шину и вместе с Сашкой в два молота гвоздили по нем. И он-наковальня растягивался и шина растягивалась, и даже кузница, и Егор и Сашка растягивались, и в руках у них были уже не молоты, а огненные шары, и шары эти мелькали над головой и тоже растягивались. И ему все хотелось заглянуть Егору и Сашке в лица, и он все силился повыше поднять голову, но она не поднималась настолько высоко, как он хотел, а когда ему все-таки удавалось хоть немножко приподнять ее, то лица Сашки и Барбоса удлинялись и отдалялись от него... «И зачем они все гвоздят? - удивлялся Иван, - ведь так не долго и разорвать... и сами разорвутся... ишь какие длинные...» И только успел он так подумать, как его сбросили наземь и стал он кузнечным мехом. Это было куда мучительнее. Кто-то раздувал его, и он становился все больше, больше и толще. «Ишь как пухну, что тесто на опаре». Он не успевал вдыхать и выдыхать воздух, а его все накачивали и накачивали... Он уже хрипел, задыхался, хотел крикнуть, что ему худо и чтоб с ним перестали делать то, что делали, но бормотал совсем не то, что хотел. Наконец все пропало. Он больше ничего не чувствовал.