Бедному Серёже ничего не оставалось, как снова совершать умиротворяющие колыхания уздечкой, конь переходил на шаг, и я тоже успокаивалась на время. Наконец цыган объявил, что я сумасшедшая и понукать на галоп свою бедную и истерзанную коняжку он более не собирается — и так чудно прогуляемся.
Я к тому времени вырвавшееся из нутра томление частично притушила, возбуждение пережила, демонов насытила — и вроде как успокоилась. Потому не артачилась.
Серёжа свернул с грунтовки прямо в поле, и мы не торопясь засеменили к лесной опушке, что виднелась в отдалении. Там, смогла разобрать я своими всё более близорукими глазами, происходило какое-то шевеление: угадывались телеги, автотранспорт и человеческие фигурки. Видимо, именно там располагался табор.
— Это похищение? — хохотнула я. — Ты потребуешь за меня выкуп?
— Просто в гости съездим, — отозвался цыганёнок. — Ты же не против?
Ну, насиловать меня всем табором, я надеюсь, не станут, хотя я наверняка предстану перед Серёжиными сородичами в качестве его добычи и сексуального трофея. Мальчик хочет показать старшим, что стал мужчиной. Ну ладно, рисуйся. Даже подыграю по возможности, я же понятливая и великодушная.
Табор меж тем приближался. Я уже отчётливо могла разглядеть несколько повозок — точно таких, как в отчаянно мелодраматичном телевизионном фильме «Цыган» (уж не у этого ли табора телевизионщики их взаймы брали?), пару легковых автомобилей — «Москвич» и «Жигули», насколько врубаюсь — и штуки три мотоцикла, из которых один с коляской. По земле раскиданы матрасы и одеяла. Два костерка вяло направляли в почти безоблачное небушко рассеянные струйки дыма, немногочисленный люд лениво взирал на приближающегося скакуна с двумя юными наездниками. Похоже, табор насчитывал далеко не полный состав. Ну правильно, надо же как-то деньги зарабатывать. Не больше десятка взрослых мужчин и женщин захватил мой взор, штук пять детей, из которых двое грудничков, и оба припали к телам матерей. Один, посасывая большую и равнодушно оголённую грудь пожилой, с проблесками седины в волосах, некрасивой и усатой матери, второй, должно быть, уже насытившийся, упакованный в разноцветное тряпьё, смиренно полёживал у законсервированной, спрятанной под цветастой блузкой груди совсем юной, очаровательно симпатичной девушки с милой улыбкой, почти девочки.
Она-то и поприветствовала нас первой.
— Ай, глядите-ка, глядите! — звонко заголосила юная мать, аппетитно размазывая слова в рассыпчатом смехе. — Наш Сергей жену привёз! Дождалися!
Цыгане на этот крик оживились, заулыбались, женщины — те и вовсе поддержали его дружескими и безобидными повизгиваниями. Судя по всему, наш приезд пришёлся всем по душе. Радость и смех принесли мы в дом этот, развеяв путы житейского застоя. Хвала богам, хоть кому-то могу быть полезной.
— Сестра моя, — негромко и вроде бы недовольно пояснил Серёжа. — Получит она у меня однажды.
Но расстроенным парнишка не выглядел. Да, ожидания мои сбываются, он повышает здесь с моей помощью социальный статус. Я — этнографический кругозор. Мы полезны друг другу.
— Ну а что, симпатичная! — крикнул кто-то. Голос мужской.
— То, что надо. Молодец, Серёга! — голос женский.
— Подмахивает, Серый? — голос детский. Коллективные восторги, хрюканье, местами гогот.
— Поменяться не хочешь на мою старуху? — голос мужской пожилой. — А то давно хочу сдать её на металлолом. — Вдохновенный хохот, почти аплодисменты, азартное наблюдение с подбадриваниями за жизнерадостной сценкой, в которой пожилая, но в целом благовидная женщина (я узнала в ней торговку шмотьём, что кружилась вместе с Серёжей в селе — его мать) совершила несколько наскоков с кулаками на колоритного седовласого цыгана с серьгой в ухе, по всей видимости, её мужа и отца моего провожатого (хотя чёрт его знает, какие у них тут родственные связи и кто кого на свет производил).
Седовласый, уворачиваясь, поначалу посмеивался на выкрутасы жены, но потом вроде как рассердился, вспомнил про цыганские порядки, в которых мужик аз есмь, а баба нет ничто, и довольно болезненно заехал суженой под рёбра. Не переходя при этом за грань шутки и бытовой развлекухи. Та крякнула, согнулась, отошла в сторону, бормоча что-то под нос, но быстро распрямилась, заулыбалась и артистично махнула на мужа руками, добавив пару выражений по-цыгански. От них аудитория пришла в сущий восторг, прямо-таки завизжала, а седовласый, вконец рассердившись, схватил что-то с земли и запустил в жену. Метровый дрын — а был это он — просвистел над вовремя согнувшейся супругой в сущих сантиметрах и вынудил её во избежание дальнейших обострений скрыться за повозками. Восстановивший статус цыган победоносно оглядел арену действий.
— Ну что, Сергей, — обратился он к парню. — Веди жену в хоромы.
Новый взрыв смеха.
— Это твой отец? — обернулась я к Серёже.
— Угу, — буркнул он.
— Он тут типа самый главный?
— Да, типа.
— Цыганский барон?
— Ну, если хочешь так называй…
Мы неторопливо спешились — сначала Серёжа, затем с его помощью я — и протянув руку для приветствия руководителю табора, чему тот несколько удивился, но руку таки пожал, я обозначила все точки над «i»:
— Здравствуйте. День добрый. Не жена и не собираюсь. Просто в гости. Цель — культурологическая. Быт, знаете ли, обычаи малых народов. Хорошо у вас тут, весело. Очень познавательно. А туалет, извините, где находится?
Туалет, объяснили мне, он в буквальном смысле вокруг. Вся планета — туалет. Как под каждым ей листком был готов и стол и дом… Я покивала понимающе и двинула к близлежащим деревьям и кусточкам. Эх, хорошо быть кисою, собакою и цыганом. Свобода — это святое. Нет, Серёжа, спасибо, я сама справлюсь.
В лесу, когда на корточки присела для единения с природой, у меня странное ощущение по телу пронеслось. Дежа вю. Будто была я уже когда-то в этом или каком другом таборе, и будто на мне разноцветные цыганские лохмотья, и будто верчу я плечами под гитарное стаккато на фоне взбудораженного ночного костра.
Да уж, в бесконечной вселенной на бесконечной шкале времени все мы будем собираться в себя теперешних бесконечное количество раз. С некоторыми вариациями, не более. Ну а как иначе? Так что надо расслабиться — жизнь прекрасна и бесконечна.
Тревога? Так в этом дежа вю гнездится тревога? Ну да, я её чувствую… Жизнь прекрасна и бесконечна, но тревога почему-то не исчезает. Это напрягает. Впрочем, мне ли удивляться?
Да не, брось, подруга, тебе ли страшиться хромой судьбы?
Я вернулась, присела к костру, в который Сергей исправно подкидывал сучья, приняла с благодарностью от кого-то из женщин на плечи тяжёлый платок из плотной ткани — потому что прохладой повеяло, а день к вечеру клонился — и с любопытством принялась наблюдать за короткими сценками цыганского быта.
Сценки неожиданностью не поражали. Скорее вопиющей обыкновенностью. Вот пожилая цыганка, сидя на перевёрнутом железном тазе, штопает что-то из исподнего. Мужские трико, судя по всему. Штопает и злится — то ли на обладателя портков, то ли на себя, потому что мысли мешают работе: она сосредотачивается, делает пару швов, а затем вдруг опускает руки и, погружаясь в воспоминания, начинает коротко покачиваться из стороны в стороны. Лицо её становится серьёзным, напряжённым — воспоминания явно не из приятных. Но вдруг она возвращается в реальность, ловит на себе мой взгляд, смущённо улыбается, взмахивает руками, кляня свою забывчивость, и снова заставляет себя пару минут поработать. До того прихотливого момента, когда разочарования жизни снова унесут её в колкий плен бессильных сожалений о невозможности изменить прожитое.
Вот бьёт по земле палкой цыганёнок, ему года четыре. Он воинственен и горяч. Для него всё просто, он не спотыкается на определениях, что такое хорошо и плохо: хорошо — это то, за что он. Плохо — то, что против него. Мда, а разве с возрастом мы меняем что-либо в этих установках? Перед ним — невидимый враг, сейчас он будет наказан: вот тебе, вот, вот! Получи за всё, что незримо и непонятно, что против. И понимать, и зрить тебя не желаю — просто уйди, исчезни, скройся. Я сильнее и злей!