В это самое мгновение речь его прервалась. Старик вскинул руками и повалился лицом в кровавый грунт. В спине его торчал топор. Хохоча, молодой розовощёкий парень, сын фермера Кирка Ходжсона, Ангус было его имя, спрыгнул с коня и подбежал к поверженному вождю. Его товарищи одобрительными криками приветствовали удачный бросок.
— Не хуже, чем у самого ловкого индейца! — кричали ему.
— Раздерите меня степные опоссумы, — отвечал Ангус, с кривой усмешкой вырывая топор из человечьей спины, — но таких ловких индейцев сейчас не осталось. Разве сравнятся эти обезьяны с нами, умелыми и упёртыми англо-саксами?..
— Мисс Бальтазар, вы свободны! — заметив девушку, крикнул он ей. — Я даже боюсь представить, что сделали бы с вами эти звери, опоздай мы хотя бы на пять минут.
Бледная и обессилевшая, Мария упала на колени и погрузила лицо в ладони. Её душил плач и нестерпимая горечь о погубленных жизнях. Особенно невыносимо становилось от мысли, что ничего уже невозможно исправить».
СПАСИТЕЛЬНЫЙ РАССВЕТ
Домой добралась на рассвете. Усталая и злая. От радости ни грамма не осталось.
Дед с тётей Мариной сидели за столом и трогательно за меня переживали. Вздрогнули разом, едва я переступила порог.
— Я думал, — встретил меня осуждающим взглядом и горькими словами дед, — что ты уже достаточно взрослая. Что можно тебе доверять. Ты погибели моей хочешь, Светлана?
— Ну разве так делают, Света? — вставила свои пять копеек и Марина. — Ты представить себе не можешь, что мы тут только передумали. Господи, как ты выглядишь? Что с тобой произошло? Тебя что, опять изнасиловали?
Пожалуй, я выглядела как чушка. Ну правильно, полазайте целую ночь по лесу! Впрочем, это ничуть не извиняет бестактность дедовской полюбовницы.
— Стоп, стоп! — подняла я ладонь. — Тормозим, граждане! Фантазии при себе держим. Постепенно отпускаем их в безвоздушное пространство — никакой порнографии не будет. Рассказываю, как всё было: я ездила в гости в табор. С цыганёнком Серёжей, он хороший в целом. На табор напали шабашники. Была стрельба, поножовщина и пожар. Я убежала. Конец фильма. А теперь я хочу спать — и не вздумайте меня беспокоить!
Неумытой лечь всё же не смогла. Поплескалась у рукомойника. Потом рухнула в кровать. Старшие товарищи и вправду не беспокоили.
ВОЛШЕБНЫЙ ПЕНИС
Не люблю сны пересказывать. Даже если они интересные. Но про этот стоит упомянуть.
Хотя вот вопрос: а можно ли адекватно пересказать сон? Чтобы не потерять причудливую, неподвластную бодрствующему сознанию логику, чтобы сохранить фантасмагоричную последовательность событий, чтобы передать всю реальность того зыбкого пространства?
В журнале «Наука и религия» недавно что-то из Фрейда публиковали. Это тот самый австрияк, которому привиделось, будто он человека понял и по косточкам разобрал, его сейчас часто склоняют. У него всё через фаллические символы и страх распада. Башня — пенис, игла — пенис, шариковая ручка — пенис. И распад, распад, распад — за каждым поворотом дуновения его устрашающие. Занятно. Но, судя по всему, я в его теорию не вписываюсь. Не объясняюсь ей. Потому что примитивнее.
Коротко, телеграфно: в ту ночь мне снились никакие не символы, а самый обыкновенный пенис. Или даже несколько — зыбкость сна унесла очертания конкретности в этом вопросе. Ладно, пусть будет один. Он был возбуждён, красив и покачивался из стороны в сторону. Он приближался и проникал в меня во всех местах — в спину, в живот, в ноги, в голову даже. Везде для него открывались дырочки.
Приятный сон, надо сказать.
Я проснулась, сладко поёжилась и долго-долго вспоминала, кто же был обладателем этого волшебного пениса. Так и не вспомнила. Ну и слава богу.
ОТКРОВЕНИЯ СВОЛОЧНОЙ БИБЛИОТЕКАРШИ
Село бурлит, казалось мне. Село как растревоженный улей. Люди снуют от дома к дому и пересказывают трагические события прошедшей ночи. О да, они заслуживают людских пересудов: вооружённое столкновение двух… как бы правильнее выразиться… национально-преступных группировок. Да, одна национальная, другая преступная. Нет, одна национально-преступная, другая просто преступная. Впрочем, неважно. Главное, что была сеча, были выстрелы и огонь.
Вот сейчас я выберусь на улицу — и меня окружит толпа деревенских зевак. «Что там было, Бойченко?» — станут они тормошить меня, перекрикивая друг друга. «Что ты испытала?» «Как смогла выжить?» Не исключено, что у меня возьмут интервью — правда, потом засекретят его и кроме членов ЦК КПСС мои показания никто не узнает. А возможно — и вот это действительно неприятно — меня увезут на чёрном воронке прямиком на Лубянку, где в течение долгих месяцев я стану давать показания об антисоветском восстании в Нечерноземье: ведь правоохранительные органы будут трактовать его именно так. Через десять лет, измученная, но закалённая я выйду на свободу, напишу документальную книгу, в которой изложу всю правду о событиях, свидетельницей которых мне довелось стать, её выпустят на Западе, она станет сенсацией.
Однако с какого хрена ей становиться сенсацией, ведь это не антисоветский мятеж? Ладно, Лубянка отменяется, но повышенный интерес сельчан обеспечен.
Ага, держи карман шире! Если кому в этом мире всё по барабану, так это вешнеключинцам. Страна дураков — одно им название.
— Ты куда? — строго так ещё вопросил меня дедушка, когда я наружу лыжи навострила, а я ещё этак независимо плечами повела — мол, не удерживай меня от благородной миссии донесения правды до людских умом — и через дверь выпорхнула, да только никакого оживления не встретила.
Шёл четвёртый час, кстати говоря. Поспала знатно.
Никаких кружков, никаких приглушённых разговоров. Улицы полупустые. За руку никто не хватает, тайну не выпытывает.
Две тётки на скамейки посиживают, подошла.
— Что там про вчерашнее слышно? — спрашиваю.
— Ты про резолюцию ООН, доченька? — это они мне отвечают, покарайте меня громы небесные. — Про Ирано-иракский конфликт и требование прекратить боевые действия?
— Не-а, — головой мотаю, радуясь за политически подкованных сограждан, — я про конфликт в цыганском таборе. Неужели выстрелов не слышали? Да и зарево наверняка виднелось.
— А-а, это, — скучная будничность касается простых крестьянских лиц. — Ну да, куражились ромалы. Только ведь это каждую неделю они так. И куда только власть смотрит? Почему не выселят их в соседнюю область?
Всё с вами понятно.
Пошлялась ещё с полчасика — глухо. Народ в неведении. И въезжать не собирается.
Шабашников, однако, на улицах не видно. Отлёживаются.
Алёша на глаза попался, слава тебе господи! В своём репертуаре — словно в воздухе нарисовался. Вот этот обеспокоен и некоторым образом в курсе. Я ему обрадовалась.
Я ему всегда рада, конечно. Он милый и мы влюблены друг в друга — не стоит забывать. Но пообщались коротко.
— Ты была там что ли? — спросил он приглушённо.
— Была.
— Я так и знал. Шабашники наехали?
Вот, всё знает человек.
— Они самые. Ну а ты что слышал?
— Да ничего особенного. Знаю только, что жертвы есть. У шабашников пара раненых, они весёленькие, бухали с утра, а у цыган и трупы имеются.
— И что они?
— Ну а что они? Снимутся, должно быть, и уедут. Что ещё делать-то? Победил председатель. Вскорости и за Куркина возьмётся.
И исчез.
Алёша, хотела я ему крикнуть, куда же ты? Мне так обнять тебя хочется, к груди твоей прижаться. Поцеловать тебя в рот красивый, заячий. Я же запала на тебя, человек мой дорогой, быть с тобой хочу постоянно.
Поедешь со мной в город, любимый?
— Здравствуйте, Людмила Тарасовна! — кивнула библиотекарше. — Книги прочитала, завтра сдал. Новых поступлений не было?
— Света! — нервно, истерично схватила она меня вдруг за руку и потащила за собой.
Отвела на десять метров и остановилась. Зачем — непонятно. Всё равно посреди дороги остались.