— Кто?
Гости к тому времени разошлись, очередной любовник и почти сразу сожитель, двадцатичетырёхлетний актёр Серёжа Костылев (первый год в театре) спал мертвецки пьяным на диване, мы вдвоём убирали со стола посуду.
— Ого! — взглянула она на меня внимательнее. — Вот так, значит…
И, усаживаясь в кресло, закурила сигарету.
— Его звали Марком, это понятно, — продолжала давить я, чувствуя, что матери сейчас не отшутиться. — А как его фамилия, кем он работает? Что он вообще за человек?
Выпуская струйку дыма, провинциальная актриса усмехнулась.
— Марковна — ещё не значит, что отец твой был Марком. Отчество я дала тебе с умыслом. Чтобы жизнь легче сложилась. Может, второй Гурченко станешь. А как звали твоего отца — не знаю.
— Надежда, — я зову её по имени, ей это дико нравится, — сегодня ты должна рассказать мне об отце. Мне это нужно. Я заслуживаю это, в конце концов!
Она снова затянулась и снова элегантно, по-актёрски, выпустила дым из тонких, красивых и надменных губ. Далее последовал следующий рассказ:
— В последний год жизни в Ключах я гуляла с тремя парнями. Со всеми тремя имела интимную связь. Да, я никогда не сдерживала себя в сексуальном плане. Секс — это жизнь. Только обнимая мужчину и раздвигая перед ним ноги ощущаешь себя живой и цельной. Не сочти мои слова за совет, тебе ещё рано вступать в половую жизнь. Хотя я в твои годы…
— Ну так вот, их было трое. Кто именно започатал меня тобой — неизвестно. Это мог быть любой. Я всегда позволяла кончать в себя. Мужчинам это нравится, а презервативы, или там достать перед извержением — это извращение. Это не любовь, это не жизнь. Иногда мне кажется странным, как я могла при таких взглядах на половую жизнь забеременеть всего раз (это было неправдой, я знала, что только за последние три года она как минимум дважды делала аборты), но факт остаётся фактом. Должно быть, это божественное предопределение. Меня, как это ни ужасно, послал к тебе сам Господь Бог.
— Первого звали Сашей. Саша Елизаров. Хороший парень, знаешь ли. Механизатор. Высокий такой, крепко сбитый. По крайней мере в те годы. Надеюсь, в дальнейшем его судьба сложилась удачнее. В поле с ним работали. Там и валялись. Чаще всего.
— Второй — Егор. Пахомов его фамилия вроде бы. Тоже высокий. Блондинчик с голубыми глазами. Симпатяга. Интеллигентик. Учитель истории. Меня ещё в своё время учил. Но тогда у нас ничего не было, ты не подумай, я не такая — с учителем бы не стала. Это потом у нас началось. После кино домой меня любил провожать. Со всеми вытекающими, — она хмыкнула.
— Третий — Слава. Фамилия у него — Куркин. Одноклассник мой. Из армии его комиссовали — ступню оторвало. На гранате подорвался. Я с ним из жалости больше. Проведать заходила, поддержать. Морально и физически. Он в большой депрессии тогда был. Говорил, что повеситься хочет. Совершенно некрасивый. Веснушчатый, кривоватый какой-то. Невысокий, да. Насколько помню, девственности со мной лишился. Всерьёз его не воспринимала.
Все имена, названные матерью, я аккуратно записала в блокнотик.
— Ты чего это, деваха? — усмехнулась Надежда, взирая на меня с прищуром. — Неужели найти его хочешь?
— Представь себе, — отозвалась я язвительно, захлопывая блокнот. — И обязательно найду. Летом в деревню, на три месяца. Повезёшь меня?
— Больно надо! Если дед приедет за тобой — езжай. Хотя ты и сама уже в состоянии добраться. Делов-то — на автобус сесть.
СЛЕДСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ
— Елизаров — председатель наш колхозный, — ответил мне дед. — Александр Геннадьевич. Отличный мужик, прекрасно его знаю. Здорово с ним работали, во всём помогал. Хотя, скорее я ему. Совсем молодым в председатели его назначили, тридцати не было. Но верное решение. Ответственный, принципиальный. Настоящий коммунист, а не то что всякие там.
Он разжигал в саду костёр — первая лесная клубника и потёртый чан дожидались вовлечения в таинство приготовления варенья. Марина помогала. Она работала фельдшером в местном медицинском пункте, так что деду не только утеха на старости, но и практическая польза — давление там измерить или что ещё. При мне оставаться на ночь стеснялась.
— Пахомов — это не директор ли школы? — бросил на неё взгляд Никита Владимирович.
— Если Егор Валерьевич — то он. А есть ещё на том конце какие-то Пахомовы, но я их плохо знаю.
— Егор, Егор, — закивала я.
Двое есть.
— А Куркиных здесь полсела, — продолжал дед. — Тебя какой интересует?
— Вячеслав.
Он задумался.
— Да и Вячеслав не один.
— Одноклассник он мамин. Ногу ему в армии оторвало.
— А-а, этот! Ну знаю, знаю. Кооператор.
— Кооператор? — почему-то удивилась я. Хотя чего тут удивительного — полно их сейчас.
— Да, как это говорят… бизнес тут мутит. Бизнесом же это называется, правильно? На консервном заводе поначалу работал. Технологом вроде. А как Горбач отмашку дал — уволился. Тару для консервов стал производить. И позволили ведь ему… А ещё пасеку открыл — но это в другой деревне, Ольховке. Она тоже в наш колхоз входит. Там и живёт сейчас. Дом себе построил кирпичный. Никак идёт маржа кооператорская. Но так-то хороший парень, ничего против не скажу.
Чудно, просто чудно — варить варенье. Наблюдать, как вся эта ягодно-сахарная масса меняет цвет, как в ней вулканы бурлить начинают. Чудно прямо на свежем воздухе снимать с ложки пробу и, смеясь, отгонять насекомых.
— Нехорошие у меня предчувствия, Светлана! — сказал мне чуть позже дед. И посмотрел выразительно. — Догадываюсь, ради чего ты этот опрос затеяла. Сразу говорю: забудь! Ничего сейчас не выяснишь.
— Пойду в дом, — поднялась я с колен. — Переоденусь.
— И не вздумай идти куда! — гаркнул он мне в спину. — Дома сидеть будешь!
Ага, конечно!
ДИСКОТЕКА ДЕРЕВЕНСКАЯ
Я зря задумала иронизировать — она ничем не отличается от городской. Из колонок несутся «Мираж» и «Сталкер», по стульям у стен группками сидит молодёжь. В центре зала танцуют три девчонки. Пятка — носик — топ-топ-топ. Изредка к ним присоединяется подвыпивший парень: подрыгавшись с полминуты в нарочито аляповатых па, он срывает аплодисменты таких же пьяненьких дружков и возвращается к ним на стулья. Либо же на улицу — отлить у крыльца.
Когда-нибудь я буду вспоминать о подобном с ностальгической усмешкой. Потому что стану известной писательницей, уеду на Запад, получу Нобелевскую премию, куплю дом у берега моря и буду жить в мире искусства, грёз и свободной любви.
— Зажила дырочка? — парень. Естественно, нетрезвый. Скалится во все зубы. — Не дрейфь, подруга, начинать когда-нибудь надо.
Подмигнул озорно и вызывающе.
Ну да, слава впереди меня бежит. Правильно, не думала же я, что после всего этого перемен не последует? Сейчас наступает новый виток детерминации, созревают новые вызовы.
(Заглянуть в словарь и вспомнить значение слово «детерминация»).
— Вот вы, молодой человек, — ответила, — отчаянно пытаетесь казаться подонком, но у вас это неважно получается. Я вижу по глазам, что вы далеко неглупый, живой и совершенно не потерянный для общества индивид. Просто на вас среда плохо влияет.
Это не высокомерие, я действительно так считаю.
При входе в клуб, в сенях, над дверью висит плакат, где огромными буквами писано: «В помещении не курить!» Но все курят именно здесь. Сигаретный дым сгущается и придаёт картинке психоделический сдвиг: реальность выглядит не проявленной, стёртой. В этом есть нечто будоражащее. Таинственное.
Тоже достала пачку сигарет. Вытащила одну.
— Девочки, прикурить не будет? — обратилась к троице, сидевшей поблизости.
Те поёжились. Что, и для девушек-сестёр я объект презрения?
— Да ладно, бросьте! Я не болею сифилисом, меня просто изнасиловали. Это почти то же самое, что секс с мужем. Действие по принуждению и отсутствие удовольствия. Вы это вскоре узнаете.
Все три одновременно подпёрли шёки ладонями и уставились в стороны. Понятно, на контакт не идут.
— Пожалуйста, красавица, пожалуйста! — услышала сбоку.