Он всё же молодец. Всегда и везде за меня. Своих не выдаёт. Боец. Победитель. Сейчас таких мало.
— И вправду, — согласилась вполне лишившаяся к этому моменту траурного лоска и превратившаяся во вполне обычную истеричную бабу, только в чёрном, Елизарова и развернулась к двери. — Если уж гнилая семейка, то только гниль здесь повсюду и обнаружишь.
Она выскочила за дверь быстрее дочери. Катя ещё стояла у порога и злобно сверкала на меня очами.
— Ты ничтожество! — искупала она меня в своём бушующем презрении. — Ты сдохнешь под забором, помяни моё слово. На тебя никто не позарится.
О да, это необычайно страшное женское проклятие — обещание одиночества. В самом деле жутко, без дураков. Только вот перспектива эта не неожиданность, я и сама себе такое будущее прогнозирую.
— Катюш, солнышко, — улыбалась я ей весело и лучисто, — заходи как-нибудь, пошепчемся. Ты и в самом деле мне нравишься, я вижу в тебе сильную, волевую девушку. Мне не понятно, почему твоя семья так взъелась на меня, я всегда была на вашей стороне.
Стук хлопнувшей о косяк двери был мне ответом. Ну вот. А ведь я совершенно серьёзно. Они, Елизаровы, действительно симпатичны мне. Я чересчур язвительна? Да, это так, но неужели вы, добрые и проницательные люди, не способны увидеть во мне меня настоящую? Светлую, лучистую, искрящуюся. Увидеть и полюбить…
Или я слишком многого требую?
СТО ЛЕТ В ОБЕД
К вечеру деду поплохело радикально.
— Све-ет! Светлана! — принялся звать он меня надтреснутым голосом, видимо не вполне уверенный дома ли я. Привстав на локтях, жадно оглядывался по сторонам, словно света белого не видя.
А я и не думала из дома высовываться. Как-то тревожно за окнами, несмотря на присутствие армии-освободительницы.
— Чего, дедуль? — подскочила к кровати.
Дедовские позывные меня озадачили. Он будто в горячку впал, хотя температура отсутствовала — лоб я регулярно трогала. Наоборот, холодненький. Видать, накрыли его с головой раздумья и переживания. Не позавидуешь: и меня порой так ими придавит, что жить не хочется, а у человека под семьдесят их и вовсе немеренно.
— Не могу терпеть больше! — схватил он меня за руку. — В сердце будто кто иглой ковыряется. И таблетки не помогают.
— Так давай я за доктором сбегаю! — предложила я.
Он мрачно выдохнул. Вроде как не хотел бы таким слабым в моих глазах выглядеть, да ребёнка неразумного напрягать, а уж и нет иного варианта. Но согласие ещё какое-то время не давал.
— Давай, дедуль! — просила я позволения.
— Да где его сейчас найдёшь, доктора-то? Марина уехала.
— Ну, медсестра ведь какая-то у неё в пункте была. На месте уж, наверное. Работает.
— Э-э, толку от неё!
— Ладно, другого доктора найду! — распрямилась я и стала одеваться, потому что поняла: этот разговор может продолжаться бесконечно.
Дед только взглядом меня проводил.
В сельсовете народец ещё копошился. Почти все незнакомые. Военные вперемежку с гражданскими. Один знакомец лишь попался — милиционер Федя Маслов. Он вроде как обрадовался мне и приветом одарил. У него поинтересоваться насчёт врача хотела, но как-то резко и стремительно, словно супергерой из американских комиксов, Федя скрылся из вида. Грустный какой-то, надо заметить.
Я тогда в первую попавшуюся дверь ткнулась — сидят три мужика, вся комната в табачном дыму утопает. На меня взглянули не без удивления, но вроде доброжелательно.
— Бойченко моя фамилия, — представилась я тотчас же. — Светлана. Я за помощью к вам.
— В чём дело? — спросил один из них, в сером пиджачке и очках. Сухонький такой, номенклатурщик со стажем. Глаза добрые, однако.
— С дедом плохо. Острая боль в сердце. В райцентр его надо, в больницу. Он ветеран Великой Отечественной, — добавила для весомости.
Дяденька в очках понимающе покивал.
— Валер, — обратился к одному из мужчин, тоже гражданскому. — Организуй транспорт. Поживее только.
— Какой адрес? — поднялся с места тот.
Я назвала.
Третий, военный в звании майора, продолжал курить и в разговор не вмешивался.
Мы с этим Валерой вышли наружу, он отправился на задний двор сельсовета и через пару минут через боковые ворота выехал «УАЗик». За рулём сидел знакомый мне на лицо парень, он вроде бы и так при сельсовете шофёром работал, сам Валера значился рядом. До дома домчались быстро, я бросилась в избу деда поднимать. Он, морщась от боли, оперативно оделся, я ему сменного белья приготовила, в сумку положила.
— Как ты здесь одна-то останешься? — горестно взглянул на меня Никита Владимирович, усаживаясь в машину. — Еду сможешь приготовить?
— Ещё бы! — отозвалась я бодро, в глубине души безудержно и подло радуясь тому, что падает на меня вдруг такое редкое счастье — пожить одной-одинёшенькой в частном доме. Я это как безусловное счастье и освобождение от гнёта действительности воспринимала.
— С матерью свяжись! — напутствовал меня дед. — Из сельсовета наверняка можно позвонить. Пусть тебя забирает. Или я сам лучше свяжусь, из больницы. Телефон у меня записан. Живым бы только остаться.
— Да брось, дед! — попыталась я его успокоить, целуя в щёку. — Ты же молодой ещё.
— Ага, молодой! — буркнул он. — Мне сто лет в обед.
Шестьдесят восемь — это и вправду жутко. Как люди живут в таком возрасте да ещё какую-то бодрость сохраняют — непонятно. Что ни говорите, а старость — это ужасно. Никогда с ней не смирюсь. Хотя она и спрашивать не будет.
ЗНАМЕНИЕ: ПЯТНО ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Едем на «УАЗике» из сельсовета — на обочине дороги сцена, достойная кисти фламандцев. Два солдатика покуривают, а перед ними Вася-Ворон. Повернулся спиной, снял штаны и голую задницу показывает. Что-то вроде «Поцелуй меня в солнышко!» кричит. Довольненький — аж визжит от радости. И с места норовит сорваться — чтоб от солдатов дёру дать.
А те спокойные, даже не колышутся. Покуривают и покуривают. Тихие укоряющие слова небрежно в сторону дурака бросают. «Как тебе не стыдно, дедушка?» или что-то в этом роде. На провокацию не поддаются.
Мимо сельчане топают, внимания на пикантную сцену почти не обращают. Так, взгляд мимолётный бросят и снова в себя погружаются. Они люди тёртые, их такими штучками из колеи не вышибешь. Да и кто не знает пакостника Васю?
Только я во все глазёнки зырю на порнографию деревенскую. Да и то не из-за мужской костлявой задницы, некрасивой как семь смертных грехов. Пятно на ней. Родимое. Ну вот прям как у меня — с двумя полусферами, отдалённо напоминающими бабочку. Даже полужопие совпадает — правое.
«Да что ж это такое делается!» — говорю сама себе невольно.
«Как же такое возможно?!» — губу нижнюю прикусываю нервно.
«За что же мне такое наказание?!» — восклицаю молча, но эмоционально, сама до конца не понимая, что в виду имею — то ли столь неожиданное развитие темы Пятна Судьбоносного, то ли далеко идущие выводы, которые за его появлением скрываются.
Всё же беру себя в руки и перемещаю подсмотренную сцену в резерв памяти — до лучших времён и точных объяснений.
ДЕВОЧКА ИЩЕТ ОТЦА
Почтальонша Клава Серебрякова, долговязая тётка с огромным носом и широченной улыбкой а-ля «Буратино нашёл Золотой Ключик», газету «Сельская жизнь» принесла. С телевизионной программой на неделю. Сегодня уже понедельник, а газета субботняя. Вот так последнее время и носят — с задержкой. Безобразие. Клава, бедняжка, всем газеты передаёт и извиняется.
— Не наша вина, — объясняет. — Москва задерживает.
— Понятно, — сказала я ей.
— Что с дедом-то? — спросила она. И тут же сама ответила: — В райцентр увезли никак, в больницу?
— Угу, — подтвердила.
— Сердце что ли?
— Ага.
— Ох, — Клава вздохнула, — то ли ещё будет!
Вот уж эта мне мудрость народная! Самое неприятное в ней то, что сбывается постоянно.
Заглянула в программу: через пять минут по первому каналу фильм — «Девочка ищет отца». Киностудия «Беларусьфильм». Поприкалывалась про себя. Включила телек. Посмотрела.