Кино про войну. Партизаны, потерявшаяся девочка в окружении фашистских захватчиков, верность и чувство долга. Впечатлило. Всплакнула даже.
Самое неожиданное открытие — в главной роли шестилетняя Анна Каменкова. Она нравится мне немного. Вот с какого возраста правильные родители детей в профессию устраивают!
Первый день одинокой жизни. Наслаждаюсь каждой минутой.
СЛАДКОЕ ОДИНОЧЕСТВО
Нет, есть, конечно, что-то ненормальное в этой моей жажде уединённости. В стремлении к одиночеству. Быть одной — это значит освобождаться от окружающих людей, значит, бежать от общества. Значит, бояться его если и не явно, то где-то в глубине души.
Я боюсь людей?
Не исключено. Да что «не исключено», так и есть. И тяга к творчеству — она же тоже из этого проистекает. Из страха перед людьми, страха перед жизнью. Надо быть честной с самой собой, надо чётко давать ответы на неприятные вопросы.
Ну хорошо, но тогда получается, что весь этот конгломерат писателей, поэтов, театральных и кино режиссёров, рок-звёзд и художников — они тоже взращены на поле отчаяния и тотальной мизантропии? Впрочем, чему тут удивляться. Или всё же их побудительные мотивы отличались от моих? Мне с одной стороны хочется совпадать, а с другой нет. Вроде и есть желание быть причастной к большим космическим позывам, управляющим человеком, но в то же время отчаянно хочется сохранить уникальность. Абсолютно во всём. Даже в собственном сумасшествии.
Главный вопрос моей жизни — долгой, очень долгой, в пятнадцать лет вместились миллиарды тонн раздумий — настоящая ли я индивидуальность, подлинный уникум, или всего лишь одна из многих? Задай мне этот вопрос ещё пару месяцев назад — я бы твёрдо настаивала на первом варианте. У меня и тени сомнения не было в обратном! Теперь же я уже не так уверена в себе. Что тому виной — все эти события? Несчастия и смерти? Что же, неужели ими можно перепахать и перепаять человека, пусть даже и с очень твёрдыми убеждениями? Но тогда кто же я такая, если не маленькая, плаксивая и слабая девочка, которая только и может, что колыхаться как флюгер на ветру? Одна из многих…
Даже вопросы эти уже не отдаются во мне горестью. Теряют актуальность. То ли я взрослею и мудрею, то ли просто расплываюсь и превращаюсь в большое недоразумение.
А одиночество — оно всё равно сладкое. Сейчас уже ночь, за окнами тьма и затаившаяся опасность, я сижу перед мерцающим телевизором, вполглаза всматриваюсь в экран, но на самом деле погружена в себя. Мне хорошо наедине с собой, я себя понимаю.
Вот так бы длилось это целую вечность: ночь, мерцающий экран и я внутри чарующего кокона собственной бескрайности.
ВОЗВРАЩЕНИЕ БУДУЛАЯ
Ночь не нежна. Она тревожна и колюча. Черна, как гудрон — ни единого отблеска луны, небо затянуто тучами. Вот и ветер разыгрался. Деревья сдержанно шумят, словно предупреждая о затаившихся и готовых материализоваться призраках. Вот-вот пойдёт дождь и даже вроде бы уже накрапывает. В это время ещё и молодёжь пьяненькая по улицам прохаживала — и как-то успокаивала, как ни странно. Беспечностью, озорством. А сейчас даже кузнечик не чирикнет. Напряжённо и тягостно. Только ветер с деревьями злобно играется.
Мне подушку на другую сторону переложить надо. Давно хотела, да всё некогда. Чтобы в окно не смотреть, а то никак заснуть не могу. Дело секундное, а решиться — целый подвиг. Битый час уже лежала, а сна ни в одном глазу. На стуле перед телевизором носом клевала, легла же — и всё ушло. Говорила себе: ну давай, перекинь подушку, чтобы темноту эту стеклянную не устрашать податливой фантазией, а всё равно с места не двигалась. Словно ждала чего-то.
Дождалась, поздравляю!
Когда по двери скрести начали, а потом и постукивать негромко, даже не удивилась. Только испугалась. Такое бывает: удивления нет, а испуг пришёл. Это когда привыкаешь к неприятностям и каждой новой ждёшь как боя кремлёвских курантов. Обязательно услышишь.
А хотя стучатся ведь, не ломятся — значит, не убивать пришли. Я, правда, и вкрадчивых убийц легко могу представить, вежливых, да и не особо логическому анализу в подобные моменты доверяешь — эмоции сильнее, они захватывают и уносят.
Из постели выпорхнула тотчас же, тапки не одевала, чтобы по полу подошвами не шаркать. На кухне, у печи, захватила топорёнок. Ударить — не ударю, но хоть видом отпугну. А психоз накроет если — то ничего не гарантирую. Могу и топором тяпнуть. Всё могу, на всё способна. Не пробовала — ещё не значит, что не в состоянии.
— Кто там? — крикнула в дверь громко и зычно, чтобы дать понять — я не боюсь и готова к решительным действиям.
— Это я, Сергей, — донёсся с обратной стороны шёпот.
Серёжа!?… А чему удивляться, однако? Нечто подобное и следовало от него ожидать.
— Ты один? — спросила уже нормальным голосом.
— Один, один.
— Говори пароль!
— Какой пароль? — изумился он дрогнувшим голосом.
Я в кулачок хохотнула и собственному остроумию порадовалась.
Дверь отворила наконец.
— Оружие на пол! — продолжала наслаждаться пойманным куражом.
Серёженька пришибленный весь, личико в царапинах, глазёнками зыркает жалостливо, словно морская свинка. Одежонка на нём пыльная, несвежая. Улыбнулся — этак просительно и пугливо.
— У меня нож только.
— На пол!
Он достал откуда-то из-за спины потёртую кожаную кобуру с торчавшей из неё рукояткой ножа. Симпатичная вещица. Согнувшись, аккуратно положил на ступеньку.
— Ты чего? — посмотрел на меня при этом загнанно. — У тебя люди что ль какие? Пойду я тогда.
— Закрой дверь! — кивнула ему.
Он так же аккуратно прикрыл входную дверь и крюк на петлю закинул. Успел пытливый взгляд в темноту бросить.
— Свет, я же извиняться пришёл, — снова попытался он улыбнуться. — Объясниться. А ты с топором меня встречаешь.
— Снимай штаны! — произнесла я сурово.
— Чего?
Я не повторяла, только глазами повела: выполняй приказ, военнопленный!
— Ты с дуба рухнула что ли?
Ого, рассердился! Мне бы твёрдой надо быть и гаркнуть на него — снял бы как миленький. Что-то в духе «Ночного портье» бы получилось — киноман Костылев и эту картину в коллекции имел. Но я терпеть не могу насилия, любого проявления его — хоть по отношению ко мне, хоть наоборот, а потому теряюсь в подобных ситуациях. Не стать мне Ильзой, волчицей СС (Костылев, я всё у тебя пересмотрела, можешь не прятать кассеты!).
— Ладно, Будулай, расслабься, — опустила топор. — Шучу.
Он и вправду расслабился. Аж вздохнул облегчённо.
— Дед дома? — спросил.
— Нет, — отозвалась. — На твоё счастье. Ты чего не со своими?
— Гоняют нас, — шмыгнул он зачем-то носом. Видимо, чтобы фраза жалостливее прозвучала. — Почти всех переловили. Я думал, у тебя пару дней пересидеть получится.
Эге, да он надолго!
Мы вошли в избу. Свет я не включала, а на ощупь нашла в шкафу свечку — её и запалила, благо спички искать не пришлось, коробок на столе валялся. Серёжа на мои действия одобрительную кивнул — верхний свет и ему был ни к чему.
— Хорошо, значит, погоняли, — плотнее задёрнула я занавески, — раз даже деда не испугался. Или ты знал, что его в больницу увезли?
— Нет, откуда?! Просто деваться некуда. Неохота в тюрягу… А увезли разве?
— Тюрьма бы тебе не помешала. Есть за что.
— Может, и есть, — он присел вслед за мной за стол. — Только не мы всё это начали.
Я вдруг поняла, что вся эта ситуация очень и очень нравится мне. Ночной незваный гость, за которым гонятся ищейки, одинокая хозяйка таверны, впустившая его на обогрев — чрезвычайно романтично. Чрезвычайно возбуждающе. Моя стихия.
— Есть будешь? — спросила устало и примирительно. Вроде как приняв всё как должное: обстоятельства сильнее, я лишь в их власти, а прогонять загнанного человека негоже.
— Буду! — отозвался Серёжа, и в голосе его прозвучала большая и гулкая благодарность.