И опять нет контакта. Никакой реакции. Меня не слышат? Или не обращают внимания? А не слишком ли я обнаглела, если хочу его сейчас? Почему эти люди должны доверять мне после всего, что я им сделала?
— Поверьте мне, я искренне осознаю свою неправоту. Нельзя желать, нельзя стремиться управлять человеческими слабостями. Будучи слабой и желающей. Всему виной — моя больная фантазия. Моё противоестественное обожание коварных демонов творчества. Моя надломанная эгоцентричная психика.
Я встала на колени.
— Простите меня, пожалуйста!
Кажется, сейчас взглянули! Удивлённо, словно на неожиданно взвизгнувшую свинью, но взглянули.
— Простите мой грех тщеславия! Я осознаю его и обещаю от него избавиться! А в знак моего расставания с прошлым прямо сейчас, перед вами, я сожгу своё глупое и бездарное произведение, до которого никому из вас нет дела — и это правильно. Пусть оно сгорит и пусть развеются все гнусные чары, которые овладели мной. Слышите, я желаю освободиться! Желаю выздороветь!
Я достала из кармана юбки коробок спичек и дрожащими руками взялась запаливать скомканную тетрадь. Она на удивление скоро занялась. Безжалостный огонь стирал из каталога свершений мою нелепую попытку возвышения над миром, и я не ощущала никакого сожаления. В груди покоилось большое и ясное понимание — я поступаю правильно. Есть другие варианты, другие пути — дорога широка, и я была не права, сводя все взаимоотношения с жизнью к построению магических ритуалов творчества.
— Алла Пугачёва и группа «Рецитал»! — объявила я перед опустевшим залом.
Все сбежали на соседнюю дискотеку. Там веселее. Шоу имени меня не сложилось. Сейчас и эти несколько оставшихся дадут дёру. Подождите, подождите, я должна исполнить финальную песню!
— «Как тревожен этот путь». Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок… Или Ленинградский?.. А может и вовсе Ташкентский?.. А, неважно! Первая сторона… как же там?..
Не помню. Ни хрена ничего не помню. Ни единой песни…
Это диагноз. Всё, кирдык!
Пора сваливать в самую тёмную нору. Засунуть клюв в землю и тихо сопеть. На провокации не реагировать. В небеса не стремиться. Нет их.
Занавес, товарищи монтировщики! Спектакль окончен.
ДОБРАЯ МАМА
Развесёлый, кряхтящий «Пазик» мчится по свеженькой, недели не прошло, уложенной дороге. Асфальт ещё не успел потемнеть и безудержно радуется долгожданной встрече с жизнью, любой автомобиль принимая за дорогого гостя. За окнами лес чередуется с полем. Ничто так не радует меня сейчас, как эта неброская череда ландшафтов — в них такое успокоение и миролюбие, что физически чувствуешь, как расправляются морщины на душе. Всё бы ничего, я вовсе не в депрессии, я бодра, говорю внятно и эмоциями владею вполне, но рядом мама — и она считает своим долгом в очередной раз разъяснить мне диспозицию жизни. Научить потаённой философии.
Ну и ладно! Всё равно я ей рада.
— Ну и чего ты с этим демоном не улетела? — смотрит она на меня сбоку и сверху. Я уставилась в окно, но прекрасно знаю, как она может на меня смотреть. Только так и не иначе. — Дурой была, дурой и осталась. Ничему в жизни не научилась. А ведь уже не ребёнок. Я бы не задумываясь упорхнула с таким крылатым.
С неудовольствием я отмечаю, что она задевает какие-то не успевшие затупиться концы арматуры на руинах моей рухнувшей личности. Раздражение, впрочем, несильное, и мне вполне хватает терпения не реагировать на него.
— Какой Кондаков, издеваешься что ли! — восклицает она, и нервным смешком обозначает своё презрительное отношение к этой бредовой версии. — Думаешь, я дала бы такому? Думаешь, я всем подряд тогда давала? Эх, Светочка, плохо ты свою мать-страдалицу знаешь! Не сексом единым жив человек. И у меня силы воли хватает сдерживать зуд между ног.
Мне кажется, что она орёт на весь автобус. Видимо, так оно и есть. К счастью, кроме нас здесь всего три пассажира: пожилой мужичок, средних лет тётка и девочка лет десяти — её дочь. Мужичок деликатно отвернулся от нас, а любопытные фемины обеих возрастов прислушиваются. Интересуются девиациями. А мать чувствует их интерес и сознательно повышает голос. Она же актриса! Ей нужна публика. Хоть такая. Я азм есть и стесняться никого не собираюсь — вот её жизненная позиция. Вроде бы она и вслух эту поговорку произносила. Ну лицедействуй, родительница, витийствуй!
— Ну подумаешь, родимые пятна! — сарказм так и сыплется ворохом из её неутомимого чрева. — Мало ли какие совпадения бывают в жизни! Они ничего не объясняют, эти пятна. Света, солнышко, как ты не поймёшь, что наивно думать, будто родимое пятно в обязательном порядке передалось тебе от отца! Пенис не передался же!
Я невольно улыбаюсь. Нет, она и мертвеца из могилы поднимет! В ней сила, энергия, дерзость. Замешанная на поражениях, негативе и отчаянии, но всё равно живая и яркая. По большому счёту неважно, из каких источников тебя насыщает витальность. Главное, припадать и пить.
— Да и вообще я понятия не имею, кто мог быть твоим отцом! — вот уже и руки в воздухе, совершают движения и издают дрожь — я вижу её патетическую позу в оконном отражении. — Может, и не из этих троих. Вполне. Запросто. Может, сам Дух Божий спустился ко мне под покровом ночи и проник в доверчивое девичье лоно?! Может, ты жертва непорочного зачатия!? Ставлю червонец на эту версию!
Я с мамой. Еду домой. Я счастливая.
Будет ничем не примечательная, размеренная жизнь с радостями и огорчениями. Обыкновенная, скучная. Это очень важно, очень ответственно — жить обыкновенной, рядовой жизнью. В этом великое мужество и великая мудрость.
Я готова к ней и выпью её до последней капли.
ЧУЖОЙ ВНУТРИ
Детёныш в чреве, я его чувствую. Он уже начинает шевелить микроскопическими сперматазоидными конечностями.
Будет буйным.
Никто не передал так талантливо и правдиво сущность материнства, как кинорежиссёр Ридли Скотт в фильме «Чужой». Чужой — а слово-то какое верное!
Вот он проник в твою плоть, вот он увеличивается в размерах и прогрызает тебя насквозь — неразумный и отчаянно жаждущий воплощения в реальности, словно она готовит для него что-то волшебное. Прогрызает и вырывается наружу, в самое пекло жизни, чтобы чувствовать, чтобы познать…
Выбор небольшой. Либо демонёнок с серебристыми крыльями, либо цы?ган с гитарой и в красной рубахе.
Всё равно любить буду.