— Что-то ещё? — остановился он, тоже прищурившись.
— Повернись спиной.
— Зачем? — вот сейчас действительно удивлён.
— Боишься?
— Да пожалуйста.
Повернулся. Я выдержала паузу.
— Снимай штаны.
— Ты серьёзно? — спросил через плечо, чуть повернув голову.
— Э-э, а я-я. Демон ночи.
— Да мне не жалко, просто я не уверен, что ты правильно будешь это интерпретировать.
— Правильно буду. Делай, что говорю.
Снял. Рывком.
Ягодицы в целом обыкновенные. Костлявенькие. Но движение было возбуждающим. Внутри защемило.
Родимого пятна нет.
— Всё? — спросил.
Я кивком головы дала отбой.
Это хорошо, что он не брат. Значит, можно влюбляться.
Впрочем, я уже. Даже если бы и брат.
ДЕВУШКА С КОЛЮЧИМИ ГЛАЗАМИ
— Пусти меня! Пусти, козёл старый!
Голос женский. Доносился из сеней. Я мигом проснулась и переместилась в сидячее положение. Вопли не предвещали ничего хорошего. Почему-то сразу стало ясно, что они имеют ко мне самое непосредственное отношение.
— Уходи, Катя! — это дед. — Уходи, пока милицию не вызвал!
— Да не боюсь я твою милицию продажную! Всех вас Куркин купил, скоты. Все на него пашете.
— Только через мой труп, слышишь! Я не позволю девчонку ранить. Она и так пережила чёрти знает что.
— Пусти!!! Всё равно прорвусь! Всё равно ей глаза бесстыжие расцарапаю.
Последняя фраза донеслась глуше — видимо, деду удалось вытеснить незваную гостью из сеней за порог. Хлопнувшая дверь подтвердила догадку. Крики не прекратились, но разобрать слова стало труднее.
Я соскочила с кровати на пол и принялась торопливо одеваться. Вещиц немного — юбка да футболка.
— ВИА «Сябры», — зашептала, — «Ты — одна любовь». Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок.
— Гнида! Гнида она! — это снова входную дверь открыли. Дед временно уступил оборонительные позиции. Но тут же вернул — звонко шмякнула о косяк разбаловавшаяся дверь.
— Первая сторона, — футболка уже на мне, — «Есть на свете ты», затем «Глаза любимых», затем «Васильки во ржи», затем «Я сказал своей девушке» и последняя, заглавная — «Ты — одна любовь».
И юбка уж обхватила тугие бёдра. Вот ещё молнией шмыгнуть.
— Вторая сторона: «Для двоих», за ней «Высокие звёзды», потом «Не пугайте седых журавлей», потом «Разреши тебя любить» и самая последняя — «Девушка из полесья».
Накинула на ноги сандалики и выскочила в сени. Отворила дверь. На крыльце дед бодался с растрёпанной девушкой. У той красное, то ли от слёз и сильных эмоций, то ли от недавнего загара лицо и колючие неистовые глаза. Такие и пробуравить могут насквозь.
— По просьбам трудящихся, — объявила им, — исполняется песня композитора Олега Иванова на стихи поэта Анатолия Поперечного, он у нас в лидерах по популярности, «Девушка из полесья».
Они замолчали, разжали объятия и тревожно уставились на меня.
Я запела:
— Живё-о-о-от в белорусском полесье-э-э кудесница леса-а Оле-э-ся-а-а. Считает года-а по куку-ушке-э-э, встречает меня-а на опушке-э-э.
— И-и, все вместе! — крикнула. — Камон! Останься-а со мною-у-у Олеся-а, как сказка-а, как чудо-о, как песня-а-а-а…
Всё помню, всё контролирую. Аплодисментов не надо.
— Сучка гнусная! — опомнилась наконец деваха с колючими глазами. — Тварь! Зачем брата опорочила?! Не насиловал он тебя, не мог!
— Дамочка, сбавьте-ка децибелы. Вы не на стадионе «Маракана».
— Его убили из-за тебя, гнида! — завизжала Катя (Катя же, я правильно запомнила?) и ринулась ко мне с вытянутыми руками и раскрытыми ногтями. Те длинны и остры.
Я отступила на шаг, и движение оказалось небесполезным — несмотря на то, что дед отчаянно сдерживал эту бешеную фурию, сабли-ногти разрезали воздух в каких-то сантиметрах от лица.
— Убью тебя! — шипела девица.
— Вы чокнутая истеричка, — ставила я скорый, но верный диагноз. — К смерти вашего брата я не имею никакого отношения. Надеюсь, вы осознаете это однажды. Ступайте к чёртовой матери, сумасшедшая колхозница!
В это самое время у нашего дома остановился легковой автомобиль. «Жигули», модель не знаю, не разбираюсь. Но новенькая, блестит буквально. Заметив его, бешеная Катерина вдруг затихла, как-то смутилась даже и, насупившись, сошла с лестницы на травку.
Из машины вышел статный и симпатичный мужчина лет сорока, открытое лицо, усы, волевой взгляд, длинные рукава рубашки закатаны до локтей, интересный такой — и направился прямиком к нам.
— Здравствуйте, Никита Владимирович! — произнёс он, приблизившись, и протянул деду руку.
— Доброе утро, Саша, — ответил на рукопожатие дед.
— Здравствуй, Света, — кивнул дяденька и мне. Этак устало-доброжелательно.
Я уже просекла, кто передо мной.
— Здрасьте, — молвила язвительно.
— Ты на маму похожа, — улыбнулся он мне, но ещё более устало. — Такая же красивая.
— А на папу? — выдала я тотчас же.
— Может быть, не знаю. Домой поедем, а, Кать? — тут же переключился он на девушку.
— Да она же врёт, папа! — воскликнула Катерина. — Она же гнусная стерва, не смотри, что маленькая. Я знаю таких — они всё вокруг подчинить хотят. Они же все ради одноногого стараются, он подкупил их как-то. Вот проверь — так и будет.
Интересный мужчина, председатель колхоза Александр Геннадьевич Елизаров (верно угадала?) поморщился.
— Ну хватит! — бросил он дочери. — Ты тут ничего не докажешь, сцены устраивая. Девочка не виновата. Оставь её в покое.
— Вова не насиловал её, ты же знаешь! Он не мог!
Елизаров выразительно вздохнул — и я поняла это как выражение житейской мудрости: «Всё в этом мире возможно, доченька!» — схватил Катю за руку и потянул за собой.
— Пойдём!
Она не сопротивлялась.
Они добрались до машины, открыли двери.
— Пока, чокнутая! — крикнула я колючим Катиным глазам.
Все трое — включая деда — бросили на меня быстрые и осуждающие взгляды. Никто не произнёс ни слова.
ПЛЕТЬ И ЯРОСТЬ
«— Я ищу правды, господин мэр, — ответила Мария. — Всего лишь правды — и ничего более. Вы поможете мне?
Мэр Лазарус не издал ни слова, лишь откинулся на спинку высокого, обитого тёмно-синей парчой кресла с деревянными головами псов на подлокотниках и негромко хлопнул в ладони. Тут же в комнате возникли двое быстрых слуг, молодые мулаты, которые стремительно задёрнули окна плотными тёмными шторами, зажгли на расставленных по просторной комнате подсвечниках покрытые копотью, наполовину использованные свечи, а затем, ни слова не говоря, схватили девушку и стремительно связали ей руки. Дар речи словно покинул Марию — от неожиданности она не могла произнести ни слова. Её подвели к мраморному столбу, что обнаружился в углу, заставили поднять связанные руки и закрепили их бечёвкой к крюку, торчавшему из столба.
Потом они сорвали с неё платье и нижнее бельё.
В следующее мгновение испуганная девушка почувствовала спиной стремительный и болезненный удар хлыстом. Вскрикнув, она обернулась и увидела полуголую девушку с пронзительным взглядом: коварно улыбаясь, та заносила хлыст для очередного удара.
Продолжавший восседать в кресле мэр вдруг громко засмеялся и непонятно чему зааплодировал.
— Птичка в клетке! — крикнул он сиплым, неприятным голосом. — Птичка распрощалась со свободой!
А затем добавил, уже мрачно:
— Покажи ей, что такое ад, дочка…»
СТРАНА ДУРАКОВ
В Вешних Ключах концентрация слабоумных на квадратный метр превышает все допустимые пределы. Будем откровенны: Вешние Ключи — страна дураков.
Вот бредёт в магазин Серафима Саровская. На вид ей за пятьдесят, она босая и сосредоточенная. Длинные грязные волосы развеваются на ветру, а выражение её лица — добродушная брезгливость. Несмотря на жару она одета в пальто — на нём отсутствуют пуговицы, оно изъедено молью и разукрашено заплатами: словно от дуновений мороза Серафима нервно кутается в него, запахиваясь плотнее и ежеминутно поднимая измочаленный воротник из искусственного меха. Воротник тут же опускается в исходное положение. Никто не знает или просто уберегает меня от объяснений, почему её прозвали именно так. Впрочем, догадка имеется. Серафима набожна, она то и дело крестится. Местные жестокие шутники могли дать ей прозвище именно за это.