Дойдя до магазина, она заглядывает через дверь внутрь, затем, не переступая порог, отчаянно принюхивается и бросает продавщице, тёте Ирине:
— Так и не привезли хека-то? Э-э-х, коммунисты!
Хека иногда привозят, но Серафима никогда не покупает его.
— Ну давай хлебушка тогда, — произносит она и на цыпочках бежит к прилавку, на ходу доставая из-за пазухи доисторический гуманок.
Иногда вместе с хлебом покупается крупа. Есть ведь надо что-то.
А вот ещё один колоритный дурак, Вася-Ворон. Ему лет шестьдесят или более. И здесь не вполне понятны мотивы, по которым его так поименовали. Гораздо более непонятны, чем в предыдущем случае. Я могла бы предположить, что его могли назвать так за иссиня-чёрный цвет волос или за производное от фамилии Воронов, но жиденькие его волосики скорее отливают ржавчиной, чем чернотой, а фамилия у него какая-то другая, точно не Воронов. Вася-Ворон необычайно приветлив: улыбаясь, он шатается по селу, заговаривая со всеми, кого встретит на пути. Понять его речь чрезвычайно трудно. Практически невозможно. Хоть я из вежливости и позволяла ему поначалу говорить с собой. Увы, смысл его несвязного бормотания от меня ускользал. В довершение всего Вася трясётся мелкой дрожью и производит впечатление человека, который через мгновение рухнет на землю и будет биться в судорогах. Сейчас я просто обхожу его. Недоумевающий Вася-Ворон бежит за мной какое-то время в надежде, что я сменю гнев на милость и побеседую с ним минутку.
Но я непреклонна. Я не желаю погружаться в сознание идиота.
А вот сидит на скамейке у собственного дома дядя Прохор. Непросто догадаться, что у него не всё в порядке с головой. На вид дядя Прохор — обыкновенный мужик под пятьдесят. Он даже работает где-то. Дядя Прохор держит в руке кулёк с семечками и не спеша грызёт их, пытливым взглядом оглядывая улицу, проезжающие по ней изредка машины и проходящих людей. Он кивает землякам в ответ на их приветствия, «Да, нормально, нормально» — отвечает на вопрос о том, как у него дела, смеётся на шутки, хмурится на собственные мысли и многозначительно кивает головой, создавая очень убедительную физиономию заинтересованного и неглупого человека.
Но в один прекрасный момент дядя Прохор с перекошенным лицом и яростным воплем вскакивает со своей скамейки, хватает валяющийся в метре от него дрын — я не говорила, что у него припасён поблизости хороший такой, внушительных размеров дрын? — и начинает носиться с ним по двору, нанося со всей дури удары по одному ему виденным существам. Судя по всему, существа издеваются над бедным Прохором, нагло смеются над ним и обзывают его нецензурными словами. Набегавшийся, уставший, взмыленный дядя Прохор падает прямо в дорожную пыль и, плача, в отчаянии молотит по земле руками.
— Да за что же вы со мной так, за что?! — бросает он в пустоту негодующий вопрос. — Я давно на всё согласился, перестаньте надо мной издеваться!
Многие склонны объяснять столь неадекватное поведение нормального с виду мужика тем, что от Прохора ушла жена (укатила в Ташкент с другим мужчиной), а до этого утонула дочь — но я почему-то склонна не согласиться с этой трактовкой. Слишком она удобна. В слишком выгодном свете выставляет его. Я убеждена, что причинно-следственная связь здесь ровно обратная: жена бросила его именно из-за ненормальности, да и дочь погибла поэтому — не досмотрел он за ней или сознательно бросилась она в воду, не желая терпеть его выходки. Согласитесь, мало кто после подобных жизненных передряг будет хранить у скамейки дрын, а по ночам забирать его с собой в дом. Тут надо, чтобы шарики закатились за ролики.
По улице Нижней, где живёт дядя Прохор, я с недавних пор предпочитаю не ходить. Пусть дорога до библиотеки по ней короче, она как раз на Нижней и располагается, но лучше я сделаю крюк, чем столкнусь с ним лицом к лицу.
И это только самые яркие из местных чудиков. Можно перечислить ещё не меньше дюжины с самыми разнообразными прибамбасами. Алёша тот же… (Улыбаюсь про себя).
Плохой генофонд — вот всему объяснение. Селу пятьсот с лишним лет и все друг другу родственники. Перекос пошёл от неразбавленной крови. Не исключено, что и меня чаша сия не миновала. Начну вот в один прекрасный момент за призраками с ножом гоняться.
Но пока-то я совершенно нормальная, не так ли?
ЗДРАВСТВУЙ, ДОЧЕНЬКА!
— Как? — искренне недоумевала я. — У вас нет ничего из Шопенгауэра?
Библиотекарша, звать её Людмилой Тарасовной, вместо того, чтобы признаться в упущении и прилюдно покаяться, предпочитала идти в наступление.
— А почему это у нас должно быть что-то из Шопенгауэра, этого философа упадничества? Этого чуждого нам мыслителя?
Тем самым она ненароком подчёркивала, что имеет о Шопенгауэре весьма определённое впечатление. То есть читала о нём в какой-то статье. Сельская интеллигенция крепка.
— Помилуйте, ну где же там упадничество?! Он просто трезво смотрит на человечество и не позволяет себе вязнуть в иллюзиях. Ваш взгляд на этого певца иррационализма чрезвычайно узок и несовременен.
— Позвольте не согласиться с вами, — не сдавалась Людмила Тарасовна и мне в общем-то нравилась её манера общаться со мной на «вы». Ещё бы тон не столь саркастичный. — Философия, как и любая другая наука, должна возвышать, а не укладывать в гроб и заколачивать крышку гвоздями.
— Слушая вас, я понимаю, что работы Кьеркегора в этой библиотеке тоже не найти…
— Ещё раз, пожалуйста, фамилию.
— Кьер-ке-гор. Сёрен Обю. Датский философ.
— Ах, Кьеркегор! Как же, как же!.. Наслышаны и о нём. Нет, его тоже нет. Пока что могу предложить Мамардашвили. Помнится, у нас пылилась где-то книжка с его лекциями.
— О-о, нет! Только не Мамардашвили! Он слишком правилен и скучен. Давайте-ка остановимся на Владиславе Крапивине.
— Одобряю ваш выбор. Что вам, «Тень каравеллы», «Алые перья стрел», «Трое с площади Карронад»?
— А «Острова и капитаны» имеются?
— О да! — воскликнула Людмила Тарасовна. — Последнее поступление, ещё никто не открывал. Но она на дом не выдаётся, — уколола она всё же, — только в читальном.
— Меня устраивает, — вздохнула я притворно, потому что именно о паре спокойных часов в читальном и мечтала.
Получив новенький том Крапивина, я переместилась в соседнюю комнатёнку, которая служила в этой обители знаний читальным залом. Как ни удивительно, два из четырёх столов оказались заняты. За одним — пацанчик, за другим — девчушка с косичкой. Младшая школота. И это летом. Дети, что из вас только вырастит?!
Чтение — одно из немногих удовольствий этой быстротечной жизни. В пакете бутерброд и бутылка лимонада, в руках увлекательная книга, а впереди несколько волнительных часов путешествий по мирам фантазии. Только фантазия примиряет с унылыми реалиями жизни…
Когда я оторвалась, настенные часы, которые красовались прямо передо мной, показывали начало третьего. Значит, прошло больше трёх часов. Ух ты! Вот бы и мне сочинять так же: чтобы читатели забывали о времени и окружающей действительности.
Школота испарилась, зато я почувствовала, что за мной наблюдают. Откуда? Поблизости никого. Или…
Я присмотрелась к полузакрытой двери и поняла, что за ней кто-то стоит. Просто потому, что дверь в таком полуоткрытом состоянии не застынет — либо приоткроется побольше, либо закроется плотнее. Я не первый раз в читальном зале, я знаю. За ней кто-то стоял и поддерживал её. Я обратила внимание, что щель между дверью и косяком была темна. Лишь в верхней части, обрамляя силуэт разглядывавшего меня человека, пробивался свет. Да, он определённо пялился на меня.
— Людмила Тарасовна, ау! — позвала я библиотекаршу.