Большая работа не потребовала большой передышки писателя. Не прошло и трех лет, как читатели получили повесть в новеллах «Хлеб — имя существительное», главный герой которой — земля, мать крестьянского достатка, и ее дети — сеятели земли, мудрые и чудаковатые, добрые и злые, веселые и печальные, но всегда подотчетные земле, как высшему закону жизни. И среди них всех — неповторимый образ русской женщины-крестьянки, прозванной Журавушкой.
Теперь, когда перед нами «Ивушка неплакучая», первая книга романа, мы можем заметить, что повесть в новеллах при всей ее самостоятельности — вещь переходная, более того — подготовительная. После немалой траты писатель решил поворошить свои кладовые и обнаружил новые избыточные богатства для крупной работы. Не случайно поэтому в «Ивушке неплакучей» мы встречаем некоторых героев, уже знакомых нам по повести «Хлеб — имя существительное», таких, как почтальон Зуля, полесовик Меркидон Люшня. Надо полагать, от ее новелл отпочковалась небольшая, но емкая повесть «Карюха» (1967) — вещь во многом примечательная. В ней всего-навсего глазами деревенского мальчика Мишатки увидено и рассказано о кургузой кобылке, которая в старости породнилась с рысаком орловской породы и принесла быстроногую Майку. Вместе с тем в повести показана жизнь крестьянской семьи, жизнь села в социально-нравственном разрезе. Надо знать, что значила для крестьянской семьи лошадь. В семье после ее главы она прочно занимала, если не самое первое, то уже непременно второе место. С ее гибелью, подобно гибели Майки, рушились все надежды.
В русской литературе, классической и советской, мы можем назвать лишь несколько вещей, в центре которых была бы лошадь: это «Холстомер» Толстого, «Изумруд» Куприна да «Внук Тальони» Ширяева. «Карюху» Алексеева можно смело ставить в этом отменном ряду, она пойдет, как говорят, «ноздря в ноздрю» с этими удивительными созданиями. В этой вещи прежде всего поражает высокая простота и естественность отношений людей к лошади, и даже наоборот — лошади к людям. Мир животного предстает в своей логике и осмысленности.
Нужна была особенная любовь и чистота этой любви, чтобы взяться за подробное описание рождения Майки. «Карюха лежала, вытягивалась, запрокинув мученически голову, шерсть ее потемнела от пота, большие съеденные, желтоватые зубы плотно сжаты, временами слышался глубокий утробный стон, и в такие минуты я сам напружинивался, мне самому было больно — я готов был заплакать». Конечно, сочувствие Мишатки, как мы знаем, не бескорыстно, но ведь и в самой природе все отношения построены на взаимовыгоде. И то, что на будущего породного жеребенка в семье поставлено слишком много, заставляет мальчика быть внимательным и памятливым на всю жизнь.
«Лишь к рассвету появились сложенные вместе белые копытца и плотно прижатая к ним странно удлиненная морда. Карюха трудно и часто задышала, набираясь сил для решающего мгновения. Видать, она все-таки поторопилась, новое усилие не разрешило тяжелого момента. Умаявшись, лошадь расслабила тело, так что копытца и аспидно-черная мордочка в порванной пелене подались немного назад. Теперь Карюха не спешила. Лежала долго-долго, напряженно ожидая. И вдруг резко мотнула головой, выбросила в стороны задние ноги, напряглась так, что затряслась от шеи до хвоста, и люди не заметили, как жеребенок почти весь оказался на полу».
«Карюха» — большая удача не только ее автора, но и всей нашей литературы. Ее с одинаковым интересом читает и взрослый и подросток. Для последнего она особенно поучительна. Алексеев никогда не говорит молодому поколению, что, дескать, мы жили трудно, а вот теперь вам стало легко. Он просто показывает, как жило его поколение, а мысли, которые ему полагалось бы сказать, сами приходят к читателю.
На мой взгляд, успех Михаила Алексеева, как в «Карюхе», так и в других вещах, можно объяснить тем, что у него хорошо развиты такие чувства, как чувство истории, не в начетническом плане, а в плане движения жизни. У этого писателя так же сильно развито чувство природы, которая представляется не только в качестве творческого объекта, а как органическая основа собственной жизни; чувство красоты в ее житейском понимании, как пластическое чувство гармонии, как поэтическое чувство связи вещей, отсюда — лирическая интонация, особенно в обрисовке женских образов.