Я полностью был сосредоточен на мысли быстрее вернуться в строй. Вкалывал как проклятый, смотрел футбол по телевизору, анализировал.
Вернувшись в Москву, неделю занимался с Виктором Сачко, которого мне «сосватал» Витя Булатов, а еще через семь дней уже играл в Лиге чемпионов против «Байера», и играл прилично. Никакого психологического барьера у меня не было.
Когда выходишь на поле, нельзя думать о том, что с тобой может что-то случиться. Если станешь себя беречь, то тебя непременно унесут на носилках. Это еще один простой закон, который трудно объяснить иначе как мистикой.
Вообще-то до 2002 года у меня не было повода сомневаться в благосклонности футбольной фортуны. Но, как говорится, все хорошее когда-нибудь…
Я еще до конца не оправился от японо-корейского чемпионата мира. Ситуация в «Спартаке» была самой сложной на моем веку. У меня возникло подозрение, что сезон получится провальным. К тому же незадолго до этого я подписал новый контракт с клубом, и мне нужно было оправдывать доверие руководства. В общем, настрой был серьезным, очень хотелось помочь своей родной команде, однако годами накапливающееся напряжение становилось выдерживать все тяжелее. В какой-то степени я стал еще и заложником отечественной системы проведения чемпионата «весна — осень». Если бы мы играли, как вся Европа, «осень — весна», то ничего плохого не стряслось бы. Я после мундиаля ушел бы в заслуженный отпуск, восстановился и начал сезон отдохнувшим. А так получилось, что отдыха не было. Олег Иваныч по возвращении из Японии дал нам паузу в четыре дня, и потом мы сразу же полетели на кубковый матч в Новосибирск. Я, признаться, не ожидал, что он поставит там сборников.
И понеслось. Хуже всего было то, что мозг не разгружался. Накопилась колоссальная моральная усталость, а она гораздо опаснее усталости физической. Я слабо понимал, что творится вокруг. Эмоций не было, я напоминал себе какую-то машину по добыванию нужного результата. Убежден: когда мозги не варят, нечего соваться на поле! Но с другой стороны, мы люди подневольные. Ужасно ли ты себя чувствуешь, отлично ли — это твои проблемы. Команда страдать не должна!
И вот в августовском матче с «Анжи» я побежал на добивание, мяч отскочил не туда, куда я рассчитал, и мне резко пришлось менять направление своего движения. Нога «ушла» сама по себе. Никто из соперников меня не трогал! Боль была резкой, тем не менее быстро проходящей. Я сразу выполз за бровку, аккуратно встал и ощутил неприятную слабость в суставе: будто не моя нога. Сергеич Васильков с Колей Лариным сделали мне «восьмерку», то есть наложили фиксирующую повязку: иди попробуй. Я обнадежил себя тем, что у меня шок, он пройдет и все будет нормально. Пробежал пару метров и понял, что все куда серьезнее. Минут пять играл на одной ноге: когда мне делали передачу, я тут же в касание возвращал мяч ближнему. Дождался замены, сел на скамейку запасных, приложил лед. Нога воспалилась, я взглянул на нее и подумал: ну вот, наступает не самый приятный период. И эта мысль не вызвала у меня никаких негативных эмоций. Я воспринял случившееся как защитную реакцию организма. Будто он мне сказал: «Хозяин, ты меня совсем загнал, дай-ка я отдохну от греха подальше, а ты о жизни поразмышляй».
Наши доблестные доктора Орджоникидзе, Катулин. Балакирев уже представляли весь драматизм ситуации, но кормили меня небылицами. Совпало так, что в Москву приехал Пфайффер. Томас потрогал мое колено и тут же сказал: «Егор, у тебя полетела передняя крестообразная связка». Потом продемонстрировал мне все наглядно. Дернул здоровую ногу — раздался стук: «Вот видишь, здесь «кресты» целы. Это они стучат. А вот здесь, — он дернул больную ногу, — тишина». Меня поразило поведение Катулина. Он принялся Пфайфферу жестко перечить: «Какие «кресты»?! Вы привыкли резать, а мы его и так в строй поставим».
Мне тогда, конечно, выгодно было верить Артему На носу маячила Лига чемпионов, и я, даже в глубине души сомневаясь тому, что можно обойтись без операции, не стал возражать против консервативного лечения. Сейчас я точно знаю, что если у человека повреждена передняя крестообразная связка, пускай хоть миллиметровый надрыв, необходимо тут же ложиться под нож. Меня же мучили. Кололи уколы, делали многочисленные процедуры. Наши Гиппократы в один голос меня убеждали: «Молодец! Ударными темпами на поправку идешь!» Я был жутко собой доволен. И вот наконец-то накануне матча с «Локомотивом» эскулапы дали добро. Я, конечно, чувствовал, что с коленом далеко не все в порядке, — я ведь даже не бил этой ногой по мячу, однако куда деваться: надо играть. На разминке меня не покидало ощущение дискомфорта, кое-как разогрелся в квадрате. Постарался вообще забыть о ноге и сосредоточиться на футболе. На первых минутах перестраховывался, однако игра захватила. И вот в середине первого тайма бросился в отбор на Володю Маминова, думая только о том, как завладеть мячом. И вдруг опять опорная нога вылетела из сустава. Словно отделилась от меня. А вместо нее вернулась страшная боль. Помню только звездочки в глазах. Такие маленькие, летают по кругу. И кроме них больше ничего не вижу. Подошел Олег Иваныч, похлопал меня по плечу: «Крепись!»
В тот день мы отмечали день рождения Парфеши, после игры всей командой поехали в ресторан. Я был вместе со всеми: вытянул ногу, укутал ее льдом. Старался улыбаться, поскольку совсем не хотелось портить праздник одному из своих лучших друзей. Продержался пару часов и «отпросился» домой, где пробыл безвылазно пять суток в ожидании германской визы. Ко мне то и дело приезжали телевизионщики и фотографы: очень журналистам было прикольно поснимать хромающего Титова.
Пфайффер меня ждал: «Я же говорил этому Артему!» Сейчас анализирую те события и прихожу к выводу: уже тогда Катулину надо было оторвать голову. Для него изначально было очевидно, что меня надо оперировать, но он настроил Орджоникидзе и Балакирева скрыть правду. Они фактически нарушили клятву Гиппократа, а из меня просто сделали дурака. Никто, в том числе и руководители, не думали о моем здоровье, всем было важно, чтобы любой ценой я выступил в Лиге. Если бы я тогда разобрался во всем, я бы ни за что Артему больше не доверился и не было бы той годичной дисквалификации из-за допинга. Получилось, что этот человек отобрал у меня в сумме полтора года футбола.
До Германии я добрался только на десятый день после разрыва связки. В колене скопилась жидкость, которая мешала поставить точный диагноз. Предварительно мне сказали, что у меня повреждены передняя крестообразная и боковая связки и, скорее всего, задняя крестообразная. А это уже «смертный приговор»! Я думал: «Елки зеленые, неужели отыгрался?!» Последние сутки перед операцией мне тяжело дались. Всю свою карьеру в уме прокрутил, а когда наркоз после операции отошел — увидел лицо улыбающегося доктора: «Еще долго играть будешь». Это были одни из самых приятных слов, которые я когда-либо слышал!
Безумно не терпелось начать передвигаться самостоятельно, но дней восемь Пфайффер запрещал мне проявлять подобную активность. И вот настал торжественный момент, мне позволили убрать костыли. И когда я без них прошел метров двадцать, то
понял, что операция была сделана идеально и теперь мое футбольное воскрешение зависит только от меня самого.
Я тут же готов был дать руку на отсечение, что преодолею все сложности восстановления и вернусь на зеленый газон спустя восемь месяцев — для такой травмы это считался минимальный срок. Мне же в итоге удалось обогнать время, хотя «кресты» обмануть вроде бы нереально.
Немцы считают, что первый этап реабилитации не менее важен, чем сама операция. Немудрено, что каждый мой день в Леверкузене был расписан по минутам. Пфайффер хотел, чтобы и на второй этап я тоже остался в Германии, но я вообще с трудом могу долго находиться на одном месте, а в чужом и маленьком городке тем более. Я ему сказал: «Нет, Томас, я домой. Тоскую, сил уже нет. Не волнуйся, все будет хорошо».
Дома испытал настоящий экстаз. Просто уйма эмоций! Друзья, близкие приезжали, сменяя друг друга. Кстати, все просили показать колено. Тогда еще был свежий шрам, его с любопытством рассматривали и трогали. Забавно! В общем, психологически я чувствовал себя здорово. А вот физически… У меня наступил катастрофически сложный период: нога от неподвижности атрофировалась, «усохла» до размеров руки. И я поехал к своему другу профессору Катаеву Сергею Семеновичу, с которым мы познакомились во время моей предыдущей операции в Германии — он тоже лечился у Пфайффера. И Катаев направил меня на реабилитацию к потрясающей женщине-физиотерапевту. Под ее руководством я по полтора-два часа в день выполнял хитрые процедуры, и очень быстро функции ноги восстановились. Тем не менее этого было мало. Предстояло преодолеть следующий этап — по шесть-восемь часов в сутки выполнять монотонные упражнения.