Отрадно, что у меня и намека на такую проблему не было. Я играл регулярно, был одним из лидеров, решения в подобных вопросах уже принимал сам, а мама с папой, быстро догадавшись, что их сыну уготовано блестящее будущее, настолько «заболели» футболом, что не пропускали ни одного нашего матча. Внушали мне необходимость профессионально относиться к своему делу. В школе моего почерка не знали — мама писала за меня рефераты, чтобы не отнимать у спорта время.
Активное участие родителей в формировании Егора Титова — футболиста не ограничивалось никакими рамками. Например, отец на работу ездил на машине, и пока наша «шестерка» прогревалась, я в те дни, когда в «Спартаке» не было утренней тренировки, вынужден был наматывать круги на площадке перед домом, вокруг рычащего транспортного средства. Как же мне было стыдно! Я с замиранием сердца озирался по сторонам, боясь увидеть своих друзей или знакомых. Согласитесь же, ненормально, что здоровый парень, а лет в двенадцать-четырнадцать уже хочется ощущать себя взрослым и самостоятельным, занимается зарядкой на глазах всего дома. Я старался пониже надвинуть шапку или запрятаться в капюшон. Но самое жуткое начиналось после того, как заканчивался бег. Я становился в паре метрах от «шестерки» и делал гимнастику и упражнения на растяжку. Цирк да и только! Сейчас осознаю: правильно, что отец заставлял меня всем этим заниматься. Я был лишен соблазна понежиться в кровати, поспать подольше. Привычка жить по режиму не страдала. Кстати, слово «режим» имеет необычайно широкое значение. Например, спортсмен в сутки должен спать согласно законам физиологии не менее восьми часов. И вот за этой составляющей старательно следила мама.
Лет в четырнадцать-пятнадцать в нашей компании появились девочки, а девочки были по-хорошему шебутные. Как-то они говорят: «Ребята, давайте завтра на рассвете побежим в лес!» Мне эта идея чертовски понравилась. Я дома никому ничего не сказал, с вечера подготовил одежду, всю ночь спал чутко, боялся не услышать, как меня будут звать. Мы жили на втором этаже, спал я всегда с открытой форточкой, и ребята должны были крикнуть, чтобы я спускался. В назначенный час я услышал: «Его-о-ор!» — быстро вскочил, бесшумно оделся, аккуратно закрыл дверь и, счастливый тем, что никого не разбудил, выбежал на улицу. Настроение было фантастическое, мы, весело разговаривая, направились в сторону леса, и вдруг за спиной я услышал строгий мамин голос: «Егор! В чем дело, ты куда?!» Мама всех отругала: «Ишь что удумали! Ни свет ни заря!» Отчитала прилюдно меня: «Спортсмен, ты еще спать должен, а не с девчонками бегать». Я краснел и бледнел, бледнел и снова краснел. Голову опустил и побрел назад домой. Сейчас представляю ту картину и смеюсь над собой: я был похож на обиженного зверенка из детского мультика. Приковылял, опять лег в кровать и никак не мог успокоиться: дико был зол на маму, я не понимал, как так можно было меня унизить. Теперь я маму понимаю. Раз сын выбрал спорт, значит, всяким баловством надо было пожертвовать. Если идти к цели, то идти по прямой, а не петлять по кустам. Иначе собьешься с пути.
Препятствие второе — это период, когда парень обретает какое-то подобие самостоятельности. То есть он уже волен сам принимать определенные решения. Потребность быть взрослым заставляет задать вопрос: зачем я занимаюсь тем-то и тем-то? Если люди не находят ответ, то потихонечку отдаляются от своего увлечения и меняют его на что-то другое.
Я пытался приводить на тренировки способных ребят, своих друзей и приятелей с «Войковской». Больше недели никто не выдерживал — нагрузки большие, ездить далеко и, самое ужасное, мотивация не проглядывалась. Никто из них не верил, что это реально — добраться до большого футбола. Зачем же себя насиловать понапрасну? Ради чего лишаться всех детских прелестей: сна, кино, компаний, элементарного дуракаваляния? У меня же насчет своего будущего сомнений не было. Нет, я не знал, что стану игроком сборной страны, но меня не посещали пессимистические мысли о том, что «не стану». Я развил в себе такую инерцию в постижении любимого вида спорта, что и это, второе по счету препятствие, перемахнул не моргнув глазом. Более того, по мере того как я все глубже окунался в настоящий футбольный мир, по мере того как у меня появлялась возможность наблюдать за тренировками основного состава, посещать настоящие матчи, тяга моя к профессиональному спорту только усиливалась.
Я даже заделался фанатом. Ходил в «Лужники» на все поединки «красно-белых» и неистово за них болел. В 1989 году, когда Валерий Шмаров забил золотой гол киевскому «Динамо», я буквально опьянел от счастья. Потом часто представлял, как тоже когда-нибудь выйду против киевлян и забью им победный гол на глазах переполненного стадиона. И когда Советский Союз развалился, а самый принципиальный соперник оказался в другом первенстве, это для меня стало огромным разочарованием. Одна моя мечта рисковала никогда не сбыться. Тем не менее я сумел-таки испытать эмоции своих грез. Так сказать, комплексно. Решающих голов в своей карьере я наколотил достаточно. В том числе и киевлянам в финале Кубка Содружества 1998 года. Тогда, кстати, меня, плеймейкера, почему-то признали лучшим нападающим турнира, предпочтя Андрюхе Шевченко и Сереге Реброву. И при переполненных «Лужниках» я тоже играл не раз. Например, со сборной Украины в 1999 году. То есть я прекрасно знаю, каково это — выходить на матч «жизни и смерти», когда из-за рева трибун ты не слышишь собственного голоса, а сердце колотится с таким остервенением, что того гляди выпрыгнет наружу. В подобные мгновения особенного эмоционального напряжения я часто вспоминал себя тринадцатилетним мальчишкой, сидящим на трибуне в спартаковском шарфе и молящимся, чтобы мяч после удара Шмарова вонзился в сетку ворот Панова. Я бы многое отдал, чтобы пережить тот эпизод еще раз.
«Золотой» Валера Шмаров навсегда стал для меня авторитетом. Да и не только он. Я изучил всех игроков настолько, что по шагам в коридоре Сокольнического манежа, по голосу определял, кто из них идет. Иметь возможность прикоснуться к тем, кем ты восхищаешься, — это все-таки очень существенный фактор для твоего развития.
Препятствие третье — это когда обнаруживаешь, что есть такие вещи, как сигареты, пиво и шумные компании. Хочется все это попробовать. Нам еще повезло — когда футбольный фанатизм в нас зарождался, других соблазнов почти не было. Это Димке Торбинскому. Лешке Ребко — в общем, всем тем, кто лет десять спустя продирался по нашим тропам, выпала куда более тяжелая доля: компьютеры, клубы, рестораны, концерты. Попробуй-ка на все это изобилие не отвлекись! Единственное, что я себе позволял, так это на накопленный рубль в компании Головского с Джубановым от души оторваться на игровых автоматах (это были безобидные игровые автоматы, не такие, как сейчас). И то те часы я выкраивал не из футбола, а из учебы. Если б школу не прогуливал, вообще в моей жизни никаких развлечений не было бы. Тренировки, тренировки и еще раз тренировки!
И все же как-то незаметно во мне стали появляться не очень-то приятные штришки. Я стал чувствовать себя звездой. Мне хотелось выделяться. До пятнадцати лет я даже играл в разных кедах. Или в одном кеде и одной кроссовке. Таким модником себя ощущал, просто ужас! Еще я обзавелся фиолетовыми подштанниками. Всю Москву объездил, пока купил. И вот представьте зрелище: долговязый парень в разных штиблетах, в каких-то непонятных фиолетовых велосипедках, в выпущенной наружу футболке. Ну натуральный «клоун», а я тогда считал себя стильным-престильным. В четырнадцать-шестнадцать лет человеку явно не хватает адекватности восприятия себя и окружающей действительности.
Столько ребят восторгались своим талантом, думали, что стать великими им предначертано Богом. Таланта-то многим действительно было не занимать, но без серьезного отношения, без титанического труда ничего не добьешься. Как говорил Федосеич, люди стали обманывать футбол. А футбол не обманешь, каким бы гением ты ни был! Судьбы некоторых из тех, кто большие надежды подавал, трагично сложились — сейчас на улице бомжуют, никому не нужны.
Я ведь тоже в какой-то период, лет в тринадцать-четырнадцать, стал портиться, даже курить пробовал. Сейчас уже не скажу, как долго все это безобразие продолжалось. Главное — что я вовремя заметил, как некоторые вокруг стали ломаться и сходить с дистанции. Задумался: а я-то удержусь, не сверну в сторону? «Нет. — ответил сам себе. — не сверну!» К тому же я осознавал, что в случае чего Федосеич мне голову открутит.