Бросаю сумку на барную стойку и сажусь на сиденье. — Я провалила один из своих экзаменов. Профессор был ослом.
Больше похоже на то, что профессору Миллеру нужно надрать задницу, желательно шлепнуть по лицу.
— Ну, дорогая, я знаю, что не обязана тебе говорить, но разочаровываться в мужчинах, особенно в тех, кто считает, что они умнее тебя, — неприятная часть женщины.
Эвелин кладет ладони на перекладину и наклоняется вперед. — Я имею в виду, посмотри на меня. Я уже десять лет управляю баром Боба. Ублюдок имел наглость оставить меня одну на этой земле с этой лачугой и пустым банковским счетом.
«Мадемуазель» вряд ли можно назвать лачугой. Но он уже не такой посещаемый, как три года назад, а то и два.
— О чем ты говоришь? Тебе нравится этот бар.
Я поправляю юбку, поднимающуюся вверх по бедрам.
— Я любила Боба, а не этот бар. Но я готова отпустить его и жить для себя. Начну с того, что закрою «Мадемуазель».
В ее голосе чувствуется меланхолия.
— Ты не обязана этого делать, Эв. Я могу продлить свою смену и закрыться сегодня вечером.
Острые духи Эвелин ударяют мне в ноздри, наполняя легкие острым запахом ирисов. — Нет, Лили, «Мадемуазель» разоряется.
Я смотрю на нее с недоверием.
Ее губы снова смыкаются в тонкую линию, которой она приветствовала меня ранее.
Я моргаю один раз. Дважды.
— Почему?
Мне удается нарушить неловкое молчание между нами.
— Ну, помимо того факта, что у нас уже несколько месяцев не было клиентов? Пришло время перестать проводить еще одну секунду, живя в тени Боба.
— Но что насчет..
— Послушай, Лили, давай не будем делать это сложнее, чем нужно. Я сдам ключи на следующей неделе.
Она улыбается половиной рта. Я уверена, что другая половина отягощена серой грозовой тучей, прорывающейся надо мной.
— На следующей неделе?— Мои ногти вырезают полумесяцы на моей ладони. — Ты думала, что сказать мне об этом сейчас было уместным уведомлением?
— О, Лили, однажды ты узнаешь, что сердце хочет того, чего хочет.
Эвелин протягивает руку к моей разгоряченной щеке, грубо сжимая кожу, пока она не покалывает от жгучей боли. — Голос Боба определял мою жизнь на протяжении многих лет, и я устала жить с сожалением. Я ставлю себя на первое место.
— Хорошо.
Я вздыхаю с покорностью. Бесполезно спорить с Эвелин, если она приняла решение. Я изо всех сил стараюсь пробраться сквозь туман паники, охвативший мое тело.
Этим летом мне придется найти новую работу, а это последнее, чем я хочу заниматься.
Как кто-то может бросить свою жизнь, чтобы притвориться в каком-то фантастическом мире?
— Я знаю, что слишком много на тебя накинуть сразу, и мне очень жаль, правда, — говорит Эвелин. — Но если я могу дать тебе один совет — если ты когда-нибудь остепенишься, найди кого-то, кто будет ставить тебя на первое место. Или, по крайней мере, поддерживает твои мечты так же, как и их собственные.
— Да, Эв, этого не произойдет.
— Никогда не знаешь.
В ее голос возвращается веселое пение.
— О, я знаю.
Последнее, что мне нужно, это та же самая старая лекция о моей личной жизни. Идея быть ответственным за кого-то или, что еще хуже, снова использовать в своих интересах, достаточна для того, чтобы вызвать тошноту, назревающую во мне.
Эвелин подходит ко мне, берет меня за руку и заключает в объятия, должно быть, наши первые объятия. Я устраиваюсь в ее объятиях, растворяясь в успокаивающем ощущении ее конечностей, пеленающих меня.
Она отцепляется от меня и вздыхает.
— Я не оставлю тебя в покое. Я заплачу тебе за две недели работы и дам звездную рекомендацию. При условии, что ты продлишь свою дневную смену до сегодняшнего вечера.
— Это отстой, знаешь ли.
Эвелин смотрит на меня, кривит губы в еще одну улыбку и молча направляется в свой запыленный кабинет в глубине бара.
— Вот ты где, — раздается знакомый голос у входа в «Мадемуазель». Я смотрю на часы, висящие над входом. Прошло восемь часов с тех пор, как я начала свою смену, и сегодня у меня не было ни одного посетителя.
— Нико? — спрашиваю я, не уверенная, что этот ужасный день вызывает галлюцинации.
Зачем еще будущий шурин моей лучшей подруги появился бы в моем баре?
В семь часов в среду вечером?
— Единственный и неповторимый.
Мальчишеская улыбка Нико сияет в тусклом свете бара, когда он неторопливо подходит ко мне.
Он выглядит так же, как когда я видела его пять месяцев назад: четкая, острая линия подбородка, ямочки на щеках и знакомые круглые, почти жидкие карие глаза с густыми темными ресницами.
Женщины часто описывают его как мечтательного, потрясающе красивого и неотразимого. Я была бы дурой, если бы не согласилась.
У братьев Наварро одинаковый прямой нос, пухлые губы с тяжелым низом и вьющиеся волосы каштанового цвета. В то время как старший брат Нико, Лука, является реинкарнацией римского воина с суровым взглядом, который может стереть с лица только мой лучший друг Эйвери, в чертах лица Нико нет и следа ворчливости. Вместо этого его рот сидит в постоянной зубастой улыбке.
— Что ты здесь делаешь?— спрашиваю я.
— О, привет, Нико. Я так рада видеть тебя после стольких лет. Я очень скучала по тебе. Поцелуй меня. — Его ухмылка сопровождает его дразнящий тон.
Слова "игривый" и "небрежный", должно быть, были приписаны ему при рождении, потому что за все время, что я его знаю, я не слышала в его голосе ни капли серьезности.
— Тебя не было? Кажется, я не заметила.
— Мое сердце. — Нико проводит ладонью по груди и симулирует заклинание коллапса.— Оно болит.
— Я уверена. — Я поднимаю на него брови, когда он садится на табурет.
На нем безразмерная черная футболка, открывающая беспорядочную коллекцию татуировок на его руках, и пара темно-серых джинсов на его мускулистом шестифутовом теле. У него такая желанная внешность, что трудно определить, только что ли он встал с постели или несколько часов суетился перед зеркалом.
Мы провели достаточно времени вместе, чтобы я поняла, что это первое. Его щедро природа наградила красотой.
— Как поживаешь, принцесса? — Он наклоняет голову вперед, и распущенные локоны падают ему на лоб.
От этого прозвища у меня по шее пробегает нервная дрожь.
Принцесса.
Я заработала его в первые выходные, которые мы провели в пляжном домике Луки и Эйвери в Монтауке. Несмотря на дразнящие намеки на то, что я требовательна к уходу, мне это вроде как нравится.
Нет ничего плохого в том, чтобы иметь стандарты.
Также нет абсолютно ничего плохого в том, чтобы упаковать две ночные сумки, наполненные средствами по уходу за кожей, для отдыха на выходных.
У девушки должны быть припасы на каждый час дня.
— Все хорошо. — Я изо всех сил стараюсь игнорировать надоедливое напоминание о том, что сегодня будет одна из моих последних ночей работы в «Мадемуазель». — Так в чем дело? В последний раз мы виделись на Новый год, верно? Ты засунул свой язык в горло какой-то профессиональной наезднице на быках.