— Ты не можешь знать, что он чувствовал, был ли он доволен, или — совсем наоборот. Возможно, что он просто не мог поступить иначе.
— Ладно, ладно… А как тебе такая ситуация?.. Соревнования: я выхожу в абсолютную категорию и имею реальные шансы на победу; тут появляется Тимоха и побеждает меня в самом начале, а потом — в финале сдаётся парню, которого я до этого бил многократно!.. Он просто ушёл с татами, хотя мог победить… Ну не сволочь?!
Глядя на кислую физиономию Бориса, Пётр рассмеялся, потом хлопнул Бориса по плечу и уже серьёзно сказал:
— Ну это-то, уж точно, — ерунда, такая чушь, что надо просто простить и забыть.
Борис помолчал и, чувствуя какой-то внутренний дискомфорт, решил сменить тему:
— Что там Фока?.. Тебя, вроде, видели с ним.
— Злой как чёрт… Похоже, что боится чего-то, вернее — кого-то.
— Тебе всё ещё доверяет?
— А у него сейчас выбора нет. Тех, которые для него на всё были готовы, он, дурак, сам сдал.
— Кондрат говорил только об одном.
— Их было трое, но крайним «назначили» одного, а двоих — просто перевели куда-то. Что же касается Толика Кондратенко и Славы Каткова, то — не с их мозгами в суть происходящего вникать.
— Какая уж там суть?!. Оба не желают на вопросы отвечать, говорят, что меня это не касается.
— Им есть чего опасаться… — Пётр на несколько секунд задумался, будто что-то вспоминая, а потом вдруг начал рассказывать:
— Прибыли осенью на зону два «борца за справедливость», «крутые» — дальше некуда; кликухи подходящие: Шустрый и Лихач. Для краткости их обоих просто «крутыми» и называли. Решили они «под себя подмять» всю зону… То ли стоял за ними кто-то, что более вероятно, то ли они были на столько глупы, что лишь на собственные кулаки рассчитывали, — не знаю. Меня, естественно, второй вариант устроил бы больше, поскольку он не предполагает дальнейшего развития… «Подмять» — не «подмяли», а вот «расколоть» — «раскололи»: кого-то — запугали, кого-то — смогли убедить, что Фока — беспределщик, а они, вроде, — за справедливость. В общем, образовалось две группировки, — стало доходить до массовых потасовок… Фокичева как-то к «хозяину» вызвали; вернулся — злой, с разбитой рожей; ко мне прицепился… Я-то старался сохранять нейтральную позицию, — не получилось… Хотел я тогда послать Фокичева куда подальше, но, поскольку доставалось порой и от тех, и от других, сказал, что подумаю… Долго думать не пришлось… Послали нас как-то местный долгострой от снега чистить… А здесь, как ты наверное уже заметил, разборки происходят то на лесопилке, то в карьере, то на стройке, — в общем, там, где контроль затруднён и возможны производственные травмы… Вот и тогда несколько стычек произошло… Я — как всегда в стороне… Гляжу: «крутые» Кондрата и Мокрого бьют…
— Мокрого не знаю. Кто это?
— Ванька Мокрушин — кореш Толяна. Близки они были по уровню интеллекта, вернее — по полному его отсутствию… Отделали их жестоко и бетонной сваей придавили; потом — на меня накинулись… Очнулся — лежу придавленный сваей, выбраться не могу; рядом — уже Славу Каткова лупят. Славка хоть и тупой, но крупный, — держится и орёт: «Хасан!.. Жека!.. Кистень!..» Фоку, заметь, не звал… Ну, Хасанова Марата — ты знаешь; Жека — это Гилёв Евгений, он же — Жека-Костолом; ну, а Кистень — это не кликуха даже, а, вроде бы, — фамилия… Игнат Кистень общался, в основном, с Жекой, реже — с Катком… Услышали они, прибежали, отбили Славку; потом и Фокичев пришёл, — велел со своих «шестёрок» сваю убрать, затем ко мне подошёл и спрашивает: «Ну что Сёма, — не надумал?» Постоял, подождал немного… Я молчу, — сил нет, мыслей — тоже… В общем, ушли они; меня — под сваей оставили… Лежу, думаю, что подохнуть, вроде, не страшно, страшно — руки и ноги отморозить; стал шевелить конечностями потихоньку, экономя силы… Не знаю — сколько пролежал, вдруг — слышу голос Фокичева; я даже не понял, что он говорил, но стал кивать, говорю: «Согласен… согласен…» — несколько раз повторил, — боялся, что голос ослаб… Короче, Славка с Игнатом сваю убрали и оттащили меня отогреваться… Получается, Боря, что нам обоим минувшей зимой на снегу-то полежать довелось…
Теперь Борису было стыдно за свой рассказ, хотелось как-то оправдаться или хотя бы выразить сочувствие Петру. Оба долго молчали.
— Обошлось, — очухался, — продолжил Семёнов. — Были пузыри на пальцах, но не более того… Фока тогда твёрдо решил точку в этом деле поставить, а получилось — многоточие… «Крутых» на лесопилке подкараулили… Мне с Катком и Кондратом поручили отсекать примкнувших к ним; Хасан — с другой стороны толпу отвлекал ещё с кем-то… Когда сцепились, — Жека Шустрикову сначала ногу сломал, потом — башку свернул. Ну, а Кистеню — сначала от Лихачёва крепко досталось, но, когда Гилёв Шустрого уложил, Лихача они совместными усилиями быстро запинали, а когда отошли, — Иван Мокрушин крепления выбил, — брёвна и посыпались. Все, естественно, разбежались; один Мокрушин — лежит на куче брёвен с кувалдой в руках, а под кучей — два трупа. Вот и получилось, что Мокрый во всём виноват… Кондрат потом пытался на Фоку «наехать», но Фокичев его быстро «остудил», да ещё прикалывался, что у Ваньки, мол, фамилия подходящая для «мокрухи»… Короче, дали Мокрому после лечения офигенный срок и отправили на другую зону; а вот Игнат Кистень и Жека-Костолом — как-то по-тихому исчезли… То ли уж очень не хотелось начальству официально признавать факт массовых беспорядков, то ли Игнат Кистень и Женя Гилёв кому-то зачем-то ещё нужны, но то, что Фока сдал их всех троих — это, по-моему, очевидно… С их уходом влияние Фокичева на сидельцев значительно ослабло; беспредела на зоне не стало… почти. Правда, перед самым новым годом Фока сдуру попытался свой авторитет восстановить: стал «наезжать» то на одного, то на другого, — многих разозлил. В общем, если без подробностей, — «отметелили» его основательно. Только Славка и Марат пытались его защищать — двое против толпы… Я стою у окна, наблюдаю, вдруг вижу: Фока в мою сторону летит — прямиком башкой на край батареи. Подхватил я его в последний момент — смягчил удар; кровищи, правда, много было. Гляжу: сейчас запинают, добьют; руку поднял, кричу: «Всё, ребята, хорош!.. Как бы не подох!» Они кровь увидели — стали расходиться… Потом Фока, когда ему башку «починили», собрал своих, меня — тоже позвал, — долго агитировал за себя, рассказывал о своих отношениях с «хозяином», ещё с какими-то «упырями» с воли… Короче, уговорами и угрозами добился он для себя положения шаткого равновесия, которое и сохранялось до известных тебе событий.