Не буду описывать однообразные мучительные дни предельного унижения, «животного бытия» – это должно было выбить из меня гордыню, уверенность в своих силах и возможностях. Потом были однообразные долгие дни с бесконечным повторением одних и тех же фраз, с сомнамбулическим созерцанием голой стены, освещенной дрожащим язычком пламени, с дребезжанием бамбуковой палки, которая сделала мою спину бесчувственной к боли и черной от синяков. Мозг мой отупел сверх всякой меры, я уже не мог вспомнить ни одного из своих имен. Мне стали безразличны прелести жизни, в том числе постулаты НМ, Чхина, книги. Я прикончил в себе все пять желаний, как завещал Небесный Учитель, – жажду пищи, питья, сна, чувственных наслаждений, богатства. Я задушил окончательно и все пять ужасных скверн – страсть, гнев, невежество, высокомерие, гордыню. Я стал равнодушным к добру и злу, к себе и к людям. Случись вселенский катаклизм – я бы и ухом не повел. Небесный Учитель, наверное, был бы в восторге от моих успехов.
Когда я достиг совершенно бесчувственного состояния, во мне будто бомба взорвалась. На смену тотальному все подавляющему торможению скачков пришло тотальное возбуждение. Меня трясло в диком восторге, я рыдал и вы крикивал нечеловеческие звуки. Перед моим внутренним взором мелькали какие-то разорванные картины и образы. Потом наступило длительное приятное спокойствие. Мой мозг словно отдохнул и посвежел.
Меня поздравляли. Всех поразило, что я достиг озарения всего за несколько дней, тогда как молодые и набожные монахи учатся месяцами, прежде чем достигают первых результатов. А то и годами. Известный даньчжинский святой девяносто девять лет добивался озарения. Это какие же личностные качества надо было иметь, если понадобилось жизнь положить на борьбу с ними!
Мы пили чай и ели жидкую кашицу из каких-то семян, которые ни в коем случае нельзя было дробить зубами. Разрешалось только глотать.
Я знаю, что тебе помогло, Пхунг, – рассуждал полуслепой старик, похожий на грустную мумию. – Ты познал мир страданий. Ты хорошо понял, что никакой человек не может избежать страданий, ни бедный, ни богатый, ни умный, ни глупый. Ты хорошо пострадал в своей мирской жизни. У тебя, наверное, волосы седые?
Седые, – подтвердили все.
Но не совсем еще, – добавил дотошный монах по имени Чжанг, тоже похожий на мумию, но невозмутимую, настоящую.
Я слушал этих добрых людей, не имеющих своего мнения. Ведь если бы имели, то давно бы впустили в Подвалы свет и простую истину, которая стучится в души: мы находимся в самой гуще стихии чувств. Когда-то человек обходился чувствами вместо разума и на этом пути достиг результатов, которые будоражат воображение и сейчас, – йога, телепатия, ясновидение, откровения Небесного Учителя… И все это достигнуто с помощью «чудесных озарений», «интуитивной мудрости». Вот вам и ахиллесова пята Небесного Учителя, точнее, чувственного метода познания: нужна бессамость, полное отрешение от человеческой природы, чтобы в терапевтических озарениях приблизиться к решению каких-то житейских задач.
А как же личность, свободный дух, интеллект? Всему этому нет места в Даньчжинском Времени?
– Многие животные тоже используют такие же чудесные озарения, – сказал я своим новым друзьям. – В науке это называется «инсайт», способность проникновения, животная проницательность. Когда животному уже не в силах помочь ни инстинкт, ни опыт, ни метод проб и ошибок, ни подражание, оно прибегает к инсайту. Наукой точно установлено…
– Ну и что из того?
Только что я пережил самый настоящий инсайт. Даньчжины сохранили способ инсайта с доисторических времен. Вот суть озарений.
Ну и что, что такая суть? Она от бога. От Просветленного Учителя, который когда-то ходил по земле босиком и научился озарениям под священным деревом.
Очень странно, – сказал полуслепой монах, – что ты, познавший только что маленькую частицу нирваны, говоришь такие не правильные слова. Очень странно, что ты, так и не избавившийся от воли, мысли, желаний, познал частицу нирваны. Я отказываюсь что-либо понимать.
Не надо обижаться, уважаемые. Мой мир и ваш мир ищут, может быть, одного и того же, но разными путями. Ваш путь очень древний, я его уважаю, ведь с него все и началось. Но сейчас есть уже другой путь – познание с помощью разума.
Почему же в Чужом Времени не знают настоящую йогу, почему не умеют останавливать свое сердце и видеть через преграду?
Видят уже через преграду, и еще как. В металл проникают, в структуру ткани – с помощью науки. Все, что чувственное познание постигло, логическое тоже начало постигать. Даже интуитивную мудрость, – ученые давно используют интуицию, уже есть аппаратура, возбуждающая именно начальную интуицию, а не инсайт. И не надо подавлять все чувства и желания, не надо разукрашивать спины синяками…
– Не может такого быть! – заволновался полуслепой. – Спина не побита, желания не умерли – и озарение?
– Именно так. Например, один немецкий ученый открыл во сне формулу бензола, другой, сидя в ванной, открыл новый физический закон… Монахи пили чай, посмеивались.
А почему йогу не открыли? Ты, Пхунг, хороший, но еще невежественный. Тебе еще много нужно читать.
Да, конечно, – согласился я. – Мы так невежественны, что взлетели в космос, опустились на дно океанов, познали тайну рождения живого… А вы с помощью озарений не смогли построить даже самый обыкновенный детекторный приемник.
Чего ты хочешь? – закричал полуслепой.
– Надо объединиться, – сказал я. – Надо сообща искать конечную цель, завещанную Небесным Учителем. Разве вы не поняли, что любая цель за многие века может измениться?
Я окружил себя изображениями даньчжинского бога – статуэтками, гравюрами и рисунками на шелке, дереве, бумаге. Задумчивый и веселый, погруженный в медитацию и с хитро-расчетливой миной на полном, несколько женственном лице. Очень разный этот Учитель. Особенно притягательный портрет на желтом шелке, пришедший из раннего средневековья. Его копии в музеях мира имеются: «Неизвестный проповедник из Сусхара». Сусхар – древнее городище в тропической Даньчжинии.
Массивный угловатый череп, темная поросль на коротком могучем загривке, глаза-пули под бровями, похожими на шрамы с нелепыми пучками волос. Непомерно вытянутое ухо с массивной серьгой в виде кольца. Губы плотно сжаты – как у профессионала-боксера, когда он избивает уже сломленного противника.
– Святого в нем мало, – сказал я, когда впервые увидел портрет на курсах НМ лет десять назад.
Доктор Йенсен согласился со мной:
– Типичная маска монстра, Мартин. Может, это истинное лицо Небесного Учителя, как знать…
Впервые тогда прозвучала мысль, что «Неизвестный…» – это сам Небесный Учитель, а не тот, кто присвоил себе его имя…
И вот я вглядываюсь в лик бога. Веселый, мудрый или даже расчетливый бог, наверное, мог бы завещать человечеству «четыре истинные вещи». Но этот, с маской монстра, мог, наверное, оставить только мизантропическую идею. Например, идею спасения в бессамости.
Неожиданно умер самый немощный и фанатичный из монахов, тот полуслепой старик, похожий на скорбнуюмумию. Он опрокинул на прощание тушечницу с золотыми чернилами, уронил голову на раскрытую тетрадь и затих. Его тело, обернутое в ветхое тряпье, передали в Большую Отдушину, которую снова пришлось размуровывать, а потом замуровывать.
Мы сидели в опустевшей келье монаха и говорили о том, как прекрасна смерть на рабочем месте. Не от голода под забором, не от пули тэурана и не под плетью «героя», а за любимым делом, угодным богу. Плохо сшитые узкие тетради-книги полуослепшего старца были сложены стопкой на его осиротевшем облупленном столике. Теперь их поставят на стеллаж, и пройдут, может быть, годы и годы, прежде чем кому-нибудь взбредет в голову переписать из них в свой такой же труд какую-нибудь забытую цитату или притчу. В эти скорбные минуты мне открылась одна из причин удивительной живучести даньчжинского мирка. Он уцелел в неизменности прежде всего потому, что его мыслители замурованы в Подвалах и не помышляют о создании чего-то нового. И это постоянство, неподвластное векам, расползается по миру, влияет на умы людей, подчиняет и убеждает. Ведь два с лишним тысячелетия даньчжинской истории – весомый довод в пользу ее ценностей.