И действительно, создается впечатление, что это устыженные ноги торопятся вынести его из дома. Все тревожно провожают его взглядом: какую решимость
уносит он под этим шутовством? Ольга, не выдержав, рванулась вслед.
О л ь г а (вдогонку). Большие деньги можешь заработать одним ударом! (И сразу ослабев.) Он все любовь переживает, шут гороховый.
Он обернулся на эту пощечину. Высоко приподняв одну бровь, он обводит всех почти смеющимися глазами. Потом резкий поворот, рывок в дверь, что то
упало на кухне, - и молчание.
(Презрительно.) Любовь переживает...
Т а л а н о в. Это ты зря сделала, Ольга. Теперь, я боюсь, вам придется быстро уходить отсюда, Андрей Петрович.
Колесников двигается к выходу. На пороге его останавливает А н н а
Н и к о л а е в н а.
Выпусти Андрея Петровича.
А н н а Н и к о л а е в н а (шепотом). Нельзя. Во дворе какой-то человек стоит. В шляпенке. Мычит и весь дрожит при этом.
Т а л а н о в. Может, больной ко мне?
А н н а Н и к о л а е в н а. Какие же теперь больные! Не думаю.
О л ь г а. Как же Федор-то ушел в таком случае?
А н н а Н и к о л а е в н а. Значит, не Федор ему нужен.
Двустворчатая дверь торжественно открывается. В одной жилетке, с приятностью в лице, в упоении от достигнутого могущества, входит Ф а ю н и н. Сзади, с подносом, на котором позванивают налитые бокалы, семенит К о к о р ы ш к и н. Шустренькая мелодия сопровождает это
парадное шествие.
Ф а ю н и н. Виноват. Хотел начерно новосельишко справить... Да у вас гости, оказывается?
Выхода нет. Точно в воду бросаясь, Анна Николаевна делает шаг вперед.
А н н а Н и к о л а е в н а (про Колесникова). Гости и радость, Николай Сергеевич. Только что сын к нам воротился.
Т а л а н о в. Через фронт пробирался. И, как видите, пулей его оттуда проводили.
О л ь г а. Знакомьтесь. Федор Таланов. А это градоправитель наш, Фаюнин.
Церемонный поклон, Кокорышкин подслеповато и безучастно смотрит в сторону.
К о л е с н и к о в. Простите, не могу подать вам руки.
Ф а ю н и н. Много и еще издалека наслышан о вас. Присоединяйтесь!
Все разбирают бокалы. У Кокорышкина дрожат руки, стекло позванивает.
Возьми и себе бокалишко да поздравь с возвращением молодого человека, муха.
Не спеша Кокорышкин ставит поднос на стол, выбирает бокал пополнее.
К о к о р ы ш к и н. Добро пожаловать... Федор Иваныч!
Все смущены. Кажется, Кокорышкин и сам понял свою оговорку - завертелся,
заюлил. И, может быть, это только танец его сокровенного ликованья.
О л ь г а. Забудьте вы эти слова, Семен Ильич. Попадете вы в историю!
Все смеются над смущением Кокорышкина.
Ф а ю н и н. Он теперь и наяву бредит: тайну бы раскрыть... (Поднимая бокал.) Ну, будем радехоньки!
Действие третье
Та же, что и вначале, комната Таланова, теперь улучшенная и дополненная во вкусе нового жильца: ковры, пальма, аристон, солидная мебель, вернувшаяся по мановению старинного ее владельца. Длинный, уже накрытый стол пересекает сцену по диагонали. К нему приставлены стулья - много, по числу ожидаемых гостей. На переднем плане высокое, спинкой к рампе, кресло для Виббеля. Кривой и волосатый о ф и ц и а н т, весь в белом, завершает приготовления к новоселью. Сам Ф а ю н и н, в золотых очках и дымя сигарой в отставленной руке, подписывает у столика бумаги, подаваемые К о к о р ы ш к и н ы м. Тот уже побрит, приодет, в воротничке, как у Фаюнина, даже как будто немножко поправился. День клонится к вечеру. На месте Фединой фотографии висит меньшего размера портрет человека с крохотными усиками и как бы мокрой прядью через лоб. Разговаривая, все
часто на него поглядывают.
К о к о р ы ш к и н. И еще одну, Николай Сергеич.
Ф а ю н и н. Что-то мне, братец, голову от твоих бумаг заломило.
К о к о р ы ш к и н. Государственное дело только с непривычки утомляет. А как обмахаешься, так и ничего. (Подавая следующую.) О сокрытии от германских властей пригодного для них имущества. Не беспокойтесь, сам Шпурре составлял-с!
Фаюнин подписывает.
И последнюю, Николай Сергеич. (Злорадствуя чему-то.) При мне господин Федотов, начальник полиции, от Шпурре выходили. Утирали платком красное лицо. Видимо, получивши личное внушение. От собственной, господина Шпурре, руки... Плохо Андрея ловит-с! (Подавая бумагу.) О расстреле за укрытие лиц партизанской принадлежности.
Ф а ю н и н (беря бумагу). Что с облавой?
К о к о р ы ш к и н. Осьмнадцать душ с половиной. Один - мальчишечка. Из них, полагают, двое соприкосновенны шайке помянутого Андрея.
Ф а ю н и н. Эх, его бы самого хоть пальчиком коснуться.
К о к о р ы ш к и н (тихо и внятно). Это можно-с, Николай Сергеич.
Выронив бумагу на колени, Фаюнин уставился в него поверх очков. Кокорышкин