Ривер пожал плечами, но промолчал. Видать, проникся. А может, решил, что спорить с дураком — себе дороже. И я склоняюсь ко второму варианту…
— А она дело говорит, — неожиданно поддержал меня Дживас. — Я не против, что она меня по имени зовет, и если окружающие хотя бы фамилию настоящую будут использовать, это будет не так уж плохо.
Мэтт, я говорила, что ты здесь единственный здравомыслящий человек? Я повторюсь. Вот только теперь как на безнадежного идиота смотрят на тебя, а не на меня, бугага. Я заразила тебя своим дебилизмом в обмен на твою лень. Как говорили братья Элрики: «Равноценный обмен»!
— Ребят, а правда! — защебетала Юля. — Давайте ваши фамилии оставим? Вот Лайтик — у него все же японский акцент, а так люди сразу поймут, в чем дело, по фамилии.
— А имя у него будет русское? — фыркнул Ривер.
— А имена тоже можно оставить, — пожала плечами я. — Вот только с L надо что-то придумать. А то не звучит. Хотя можно и оставить. А вообще, вы зря думаете, что обязательно имена менять. Можно сделать паспорта так, что вы будете эмигрантами. Или детьми эмигрантов… Что-то в этом роде. И это объяснит акцент, который у вас у всех имеется.
— Я согласен, — пожал плечами Мэтт. А вот у него, похоже, «наболело». Кажись, он и правда хочет, чтобы его по имени звали…
— Спасибо, Майл, за поддержку, — искренне улыбнулась я и получила словесную оплеуху.
— Я не ради тебя согласился, — фыркнула эта полосатая пакость. — Это мое решение в моих собственных целях.
Ага, в целях! Злодейских? Майл, ты просто хочешь быть обычным человеком, вот и все. Потому ты в приюте и не старался особо, а изучал досконально лишь то, что тебе было интересно: машины и компы. Вот и признайся, что ты хочешь жить нормальной жизнью, а не жизнью законсперированного гениального секретного агента, потому что ты, Майл, в отличие от остальных, не шизанулся на идее поимки преступников. Так-то.
— Я тоже оставлю свое имя, — подал голос Кира. О, я слышу «глас богов»… — Я к нему привык и не хочу становиться не пойми кем.
Конечно, Юля тут же начала нахваливать нашу сиятельную персону и его расчудесное имя. Что в нем чудесного-то? «Михаэль» явно лучше. Но это уж кому что, мне просто нравятся еврейские имена: они звучные, емкие и резкие. Вот, вроде бы, заканчивается это имя мягким звуком — «ль», но все равно звучит резковато. Красивое имя, причем с огромным смыслом, ведь оно дословно переводится, как: «Кто подобен Богу?» — а означает: «Никто не равен Богу».
— Мне придется придумывать имя, — хитро усмехнулся L, — но фамилию я оставлю.
О, класс. Плюс один к сдавшимся на волю идиотки…
— Я тоже оставлю, — поморщился Ниар. С чего бы? Следом за сэмпаем и с высотки сигануть готов, ибо понял уже, что L — истинный гений, и презирать его не стоило?
— Я оставляю, — высказался наш маньячелло. Шикарно. Теперь его будут звать: «Вне рождения». Ведь его имя именно так и переводится. Похоже, он единственный, кому имечко стоило сменить, но я воздержусь от комментариев. Осталась только наша Шоколадная Лягушка.
— Я против, — нахмурился Мэлло. Так и знала! Подлюка. Укушу!!!
— Почему? — расстроенно спросила я.
— Я не хочу, чтобы все подряд называли меня по имени.
Ого, ответил! Ну надо же, на какой горе Басков спел серенаду Боре Моисееву? А я расстроилась. Его имя просто шикарно, и я бы очень хотела называть его «Михаэль». Ну и ладно. Обойдусь.
— А может, передумаешь? — вяло спросила я, не надеясь на положительный ответ.
— Нет.
О, правильно не надеялась. Надежда хоть и умирает последней, но в случае клинического идиотизма она бессильна и даже не рождается. Хотя я его понимаю. Он никому не верит, кроме Майла, и потому не хочет «светить» имя. И дело не только в том, что он вообще холерик, что он был мафиози, а мафиози «бывшими» не бывают, и даже не в том, что наша сиятельная Шоколадка боится происков врагов. Просто для него имя — это нечто настолько личное, что он не может позволить тем, кто ему не близок и не дорог называть его так. И я его понимаю. Мне вот легче, когда меня окружающие по фамилии зовут вместо имени, потому как имя — это что-то очень важное, родное, и его оберегаешь, если с детства привык скрывать, как Мэлло, или если не было друзей и некому было звать по имени, как в моем случае. Ведь меня с детства одноклассники звали только по фамилии, а друзей никогда не было. Когда же появилась Юля, я стала «Элюшкой», и имя резко стало мне не интересно. А вот сейчас мне почему-то захотелось, чтобы хоть кто-нибудь назвал меня «Маша»…
— Себастьянчик, не расстраивайся, — Юля улыбнулась и погладила мою ладонь. О, а имечко-то слух резануло, давно такого не было…
Стоп. Что? У меня что, на лице написано, что я расстроена? Ох… Теперь все точно будут думать, что я люблю эту Вафлю Шоколадную. Почему «вафлю»? Потому что он белобрысый, с бледной кожей и шоколадом всегда пафосно хрустит. Надеюсь, про «шоколадную» пояснять не надо…
— Ну и фиг с этой Вундервафлей, — фыркнула я. Грелля недоуменно на меня посмотрела, потом задумалась на секунду, а потом заржала в голос.
— Шоколадная Вафля!!! — хохотала она, стуча ладонью по столу. — Сейлор Мун, луна в матроске!!! Мэлло в матроске!!!
Что?!
— Ахахаха!!!
А вот теперь мы ржем обе. Я представила Михаэля в костюме Принцессы Серенити, она же в народе Сейлор Мун, и меня прошибло на дикий хохот… При чем тут аниме моего детства? Поясняю. Вундервафля — это особый артефакт, разыскиваемый воинами в матросках. Точнее, он «Вундерваффен», но фантазия анимешников настолько сурова, что превратила артефакт в вафлю. И, как результат, мы с Греллей мысленно нарядили Мэлло в костюм девочки-воительницы. О да, фантазия Отаку — это зло! Но какое ж оно ржачное, зло это!
— Заткнулись быстро! — Мэлло шандарахнул ладонью по столу и вскочил. Чего такой нервный?
— Прости… Принц-вафля, — заржала я, и Юлька пнула меня под столом ногой, не переставая гоготать. Печально: у нее истерика. Когда Юлика (не путать с Гусманом) пробивает на ржач — это надолго. Успокоиться она не в состоянии минут десять, но все соображает. Вот и сейчас она явно хотела мне сказать: «Не порть с ним отношения, а то он обидится и свалит в туман — ищи его потом свищи, а совесть будет грызть. И за Мэтта, последующего за ним, аки жена декабриста в Сибирь, тоже». Так что я тяжело вздохнула, мысленно согласилась с Юлей и хотела было замять происшествие, но… Все это произошло в одну секунду: Мэлло, услышав очередное «оскорбление» в свой адрес, вскочил, навис над Дживасом и схватил меня за горло. Пардон, меня снова убивают… И, что самое обидное, все молчат. Хотя нет — Юлька ржет и дергает Киру за рукав, показывая на меня пальцем. Я же говорю: из истерики ее ничто не выведет. Впрочем, если он меня ударит, она, может, и «протрезвеет»…
— Пусти, — прохрипела я, но Мэлло лишь зло на меня смотрел.
— Жаль, что я не могу тебя убить, — прошипел Кэль секунд через десять, и мне резко расхотелось смеяться. Я потешалась над ним, очень пафосным и гордым. Измывалась. И он меня возненавидел. Ну и что, меня многие ненавидят, так почему мне так больно?
— Прости, — одними губами прошептала я, а руки предательски задрожали. Только слез в глазах не было, как, впрочем, и всегда. Но Мэлло меня услышал.
— Я подожду, пока все это закончится, и тогда со спокойной совестью тебя прикончу.
А со спокойной ли, Михаэль? Я не верю, что к тебе ночами покойники не приходят. Не наяву — во сне. Потому что ты хоть и лидер мафии в жизни, не преступник в душе. В детстве ты хотел нести справедливость (как Луна в Матроске, ага), а потом психанул и подался в бандюганы. Вот только «психозом» этим ты себе жизнь сломал. Поэтому я не верю, что ты убиваешь абсолютно хладнокровно. Точнее, я не верю, что в душе твоей нет места боли от осознания того, что ты стал тем, кого мечтал сажать в тюрьму. Вот так вот, Михаэль Кэль.
— Ну и убивай, — прохрипела я апатично. А мне уже и вырываться не хочется. Плевать, одним синяком больше. Вчерашний замазала тональником и сегодняшний замажу.
— Брейк! — заорала Юля, услышав мои слова. О как, она даже смеяться перестала. Спокойно, Юль, все равно не убьет. По крайней мере, не при всех точно. — Отпусти ее! Отпусти, идиот!