Владимир Афиногенов
Аскольдова тризна
Часть первая
Таверна «Сорока двух мучеников»
1
Крепостные стены монастыря Иоанна Предтечи повидали многое на своём веку — на них взбирались по лестницам свирепые гунны разведывательных конных отрядов Аттилы[1], проливая кровь обитателей, повинных разве в том, что те исповедовали другую веру, ибо поживиться у этих аскетов было нечем; в запутанных переходах рубились с защитниками агаряне и свои же — воины Христа, цареградцы-иконопочитатели.
На почерневших камнях и сейчас можно обнаружить следы ужасных пожаров и куски затвердевшей смолы, коей, только раскалённой, угощали иноки незваных пришельцев.
Но зато в ясную погоду, когда весело светит солнце, и никто, и ничто не угрожает обители, находиться на стене, неся службу, одно удовольствие. С высоты укреплений и холма, на котором стоит монастырь, открывается чудесный вид на лазурные воды Босфора Фракийского, на огромные купола храмов святой Софии и Влахернской Божьей Матери, на золотые крыши Ипподрома и Большого императорского дворца.
По окончанию нашествия русов, замирившись с ними, василевс снова ускакал из Константинополя к войску в Малую Азию, где дела складывались не в пользу византийцев. Арабы теснили их со всех сторон, не давая продыху. Это заставило патриарха Фотия проговорить вторую после отхода киевлян от столицы Священной империи проповедь, начинавшуюся словами: «Разразились у нас внезапные беды, как явное обличение в наших грехах… Поистине, гнев Божий бывает за грехи; гроза скопляется из дел грешников!»
Кого под грешниками подразумевал умный патриарх? Михаила и его дядю Варду — первого министра Византии? Себя и свою паству?…
Но досталось всем ещё в первой проповеди, произнесённой Фотием во время осады Константинополя язычниками-русами:
«Мы получали прощение и не миловали ближнего… Сами обрадованные, всех огорчали; сами прославленные, всех бесчестили; сами сильные и всем довольные, всех обижали; безумствовали, утолстели, разжирели, расширились. Вы теперь плачете, и я с вами плачу.
…Часто внушал я вам: берегитесь, исправьтесь, обратитесь, не попускайте отточиться Божью мечу и натянуться его луку… Не лукавьте с честными людьми… Горько мне от того, что я дожил до таких несчастий; от того, что мы сделались поношением соседей наших… О, храм мой, Святилище Божие, Святая София, Недреманное Око Вселенной! Рыдайте, девы… Плачьте, юноши… Горюйте, матери… Проливайте слезы и дети… Плачьте о том, что умножились наши несчастья, а нет избавителя, нет печальника».
Но печальник нашёлся в лице самого патриарха, который закончил тогда обращение к народу воззванием: «Наконец настало время прибегнуть к Матери Слова, к Ней, Единой Надежде и Прибежищу. К Ней вопием: «Досточтимая, спаси град Твой, как ведаешь Госпожа!»
«После этого, при стечении трепетавшего от ужаса народа, — рассказывают историки, — с горячей мольбой о спасении, из Влахернского храма была поднята риза Божьей Матери и крестным ходом обнесена вокруг города и погружена в воду».
Вместе с грешниками шагал раскаявшийся в эти минуты Михаил, император византийский, и в глазах его, как отмечают очевидцы, стояли слезы…
И царица Небесная вняла мольбам несчастного народа, и во второй раз, подобно тому, как это было в 628 году, при набеге аваров и славян, она явила свою чудесную помощь и отвратила неминуемую гибель от города…
Русы под водительством Аскольда и Дира отошли от него.
Избавившийся от врагов Константинополь снова шумел на рынках, в тавернах, парился до одури в термах, грешил в лупанарах, вздёргивал воров на виселицах на форуме Тавра и засовывал заговорщиков, вероотступников, язычников и иудеев в раскалённое чрево медного быка.
Город блудил, веселился и алкал золота.
Монахи Иоанна Предтечи в просторном дворе опять сбивались в кучки, ругали иконопочитателей и грозили кулаками в сторону Золотой палаты дворца. Теперь монастырские чувствовали себя намного увереннее: Аскольд и Дир в благодарность за гостеприимство оставили защищать обитель немало киевлян-добровольцев, в основном тех, кто не имел ни жён, ни родных, ни близких, кто слыл неудачником и знал, что таковым он будет и впредь, работая или служа у своих господ. Пожелали остаться и Доброслав с Дубыней.
Мысль о том, что не до конца довёл задуманное, поддавшись уговорам Леонтия и добрым чувствам, переполнявшим сердце к несчастной Мерцане, удручала Клуда. А что она была несчастна, находясь замужем за Медной Скотиной, Доброслав видел, хотя всячески хотела скрыть. И всё-таки решил, что месть он должен осуществить, и успокоится, когда Иктинос, виновный в гибели целого рода крымских поселян, будет убит…