О «помочи» вот какой думал Аскольд.
Обычно это работы, предпринимаемые всем миром в пользу вдов и сирот. Они наступают после посева озимых — восемнадцатого августа. В этот день говорят: «На вдовий двор хоть щепку брось».
На сходках селяне косят сено, сжинают хлеб, удобряют поля, рубят дрова, молотят снопы. Все труды — сеновницы, полотушки, потрепушки, супрядки, назьмы, дровяницы — заканчиваются общим застольем и весельем. С хлебом-солью, пирогами, калачами и брагой.
Хорошо веселятся!
А после застолья к вечеру девицы да парни идут на пожню и погоду на ближайшие дни узнают: крикнут громко, если эхо далеко — то ведрие, а если близко — к дождю.
Добротное время!
Аскольд идёт по полю, сворачивает к яругу в надежде найти на его дне чистый родник. Сегодня половина серпеня и нынче все будут поить своих лошадей чрез серебро, то есть положив что-нибудь серебряное в воду.
«Вроде пятнадцатый день месяца зачинается ясно, — подумал князь, — значит, светлым должен быть вресень[21] или же рюин-летопроводец; шуба за кафтаном из сундука потянется, да тёплые деньки её снова уложат, и встреча овсяным хлебом матушки-осенины[22] придётся на краснопогодье…»
Родник точно отыскался: он выбивался из-под вывороченного корневища начавшего засыхать дерева. Аскольд напился, поднялся с колен и — о, чудо! — на фоне уже чистого голубого неба наверху увидел красивую женщину в восточной одежде.
«Да это же бывшая наложница Дира, теперь жена дружинника Кузьмы… Деларам! Откуда только взялась?! — удивился Аскольд. — Как вернулся с похода, ещё ни разу её не зрил. Что надобно?…»
— Скажи, ты искала меня или так просто повстречала? — спросил Аскольд.
— Великих князей так просто не повстречаешь… Я давно хотела поговорить с тобой, княже, да случая не было… А тут усмотрела, как пеший в поле пошёл, я за тобой… На рынд своих не сердись, узнав меня, они позволили подойти поближе… Аскольд, ответь мне, жив ли Кузьма?
— Успокойся, жив.
— Благодарю. А почему он не в Киеве, не спрашиваю, дабы ни в чем меня не заподозрил… Я не без твоего и Дира ведома перебралась из лесного терема на Угорскую гору, куда селятся, когда приезжают торговать и мои сородичи-печенеги, и угры, и хазары. Узнала, что жив Кузьма, и слава Гурку, — молитвенно сложила руки ладонями внутрь, поднесла к лицу и, помолчав, снова спросила: — А как здоровье твоего брата?…
— Думаю, Диру здоровья не занимать.
— Истинно… — засмеялась, и глаза её плутовато заблестели.
«Так кого же больше любит эта женщина?» — выбираясь из яруга, подумал Аскольд. Встав рядом, взял её руки в свои. Заметив, как слегка переломилась от удивления выгнутые дугой насурмленные брови, воскликнул довольно громко:
— Я рад, что в ясное утро вижу тебя, Деларам!
Солнце внезапно озарило лучами поле; кто-то из рынд, видно, спугнул серую куропатку, она бешено захлопала крыльями, ударилась вбок и полетела к берёзовой рощице, белеющей на обочине хлебной равнины.
— Великий князь, мне как подданной, подобает польстить тебе и сказать, что тоже рада, но радость моя без меры, я счастлива; да, теперь, получив добрые вести, говорю именно так, но, идя сюда, чтобы с тобой повстречаться, сердце моё трепетало, как крылья только что потревоженной птицы. Вдруг бы узнала, что-то случилось с братом твоим и его гриднем…
«Наверное, бывшего владетеля и нынешнего мужа она воспринимает как одно целое… И они дороги ей одинаково. Но позови я к себе, и она пойдёт… Вон сколько лукавства в печенежских глазах… Степнянка!»
Нет, не угадал Аскольд… Позвал бы, да не пошла даже под страхом смерти к нему Деларам. Правда, голову Кузьмы она уберегла от меча ката по велению Дира, которого любила и, видно, любит, но такое же сильное чувство к дружиннику тоже переполняет её сердце. Что ж, по натуре своей она всё-таки остаётся вольной дочерью вольных степей… Вольной, а не продажной!
Она поблагодарила ещё раз князя и, сказав, что хотела бы и сама испить из родника, стала спускаться вниз… Перемену во внутреннем состоянии Деларам сразу ощутил Аскольд и пожалел эту странную женщину, оказавшуюся в трудном положении, неопределённом и двойственном, к тому же гордую, рождённую не от простого человека, а боила, в живых близко приближенного к хану.
«Отпущу-ка я её с Угорской горы… — решил Аскольд. — Только скажу, где и как можно встретиться с Кузьмой и Диром… Вон служанка её, держит в поводу коня… Через неё и передам».