— Между прочим, — заговорил снова Ефраим, — когда ты приглашал в Итиль византийских богословов, мне стоило больших усилий сделать так, чтобы некоторые не мешали в осуществлении твоих планов. Кто эти некоторые, не скажу… Но в то же время я вёл себя так, будто мне ничего не ведомо… Также как и ты напускаешь безразличие на своё лицо.
«Ну прямо с ладони слизывает… Всё угадывает сегодня… Вот Сатана!» — развеселился Завулон. Засмеялся и царь.
Обняв друг друга за плечи, что в Хазарии служило признаком примирения, они вышли из дома мёртвых…
По стенам термы во дворце царя Ефраима, облицованным узорчатыми мраморными плитками, тянулись справа налево древнееврейские письмена; сам ишо на другой день Аба Девятого отсутствовал — здесь находились только двое — Неофалим и иудей-богослов Зембрий. Полежав некоторое время на полу парильни, они вскоре вышли в широкий зал с фонтаном, и им тут же подали несколько кистей холодного винограда, греческую гидрию с ароматным вином и две золотые чаши.
Зембрий срывал виноградины, грациозно оттопырив мизинец правой руки, а в левой держал чашу, медленно раскусывал янтарную ягоду, подбивая под десна семечки, чтобы потом сплюнуть, когда их накопится достаточное количество, в специально приготовленную вазу.
Сплюнул, запил вином и, глядя прямо в глаза первому советнику кагана, сказал:
— Я видел из окна, как вчера каган и царь вышли из дома мёртвых, обняв друг друга за плечи. Значит, они наконец-то решили вопрос о походе на Киев… Так я понимаю…
— Но пока дворцовый кагал не собирали, — сообщил Неофалим.
Да… Не собирали, — в тон советнику промолвил Зембрий, но его задумчивый вид говорил о том, что мыслит иудей сейчас совсем о другом. И действительно, он ошарашил Неофалима неожиданным вопросом: — Ты задумывался над тем, почему грустные у тебя глаза?.. Посмотри, грустные они и у меня… И у ишо… И почти у всех евреев… Да потому, — начал сам же на него отвечать, — что такими глазами наградил нас Яхве. Чтобы все видели, как тоскуем мы по потерянной родине… Она-то — эта тоска — и объединяет нас, Неофалим. Вечная тоска вечных скитальцев…
— И хитрость, учёный, — засмеялся Неофалим.
— Ты прав, для нас всегда найдётся поле чудес в стране дураков… А страна — те земли, где ступает наша нога… И ступаем мы уже всюду… И презираем тех, кто по дурости своей нам сие позволяет… Если б хватило ума у народов, населяющих эти земли, не пускать нас… Но поздно! Мы уже среди них дали из себя корни…
— Как, например, Фарра в Киеве?
— Да. Там живут рядом с ним доверчивые, простодушные люди, как, впрочем, все русы… Поэтому мы будем вечно нацеливать на Русь свои интересы… До тех пор, пока она не станет жить по нашим законам. И не обязательно завоёвывать её стрелами и мечами[269]. Тем более что мы — умеренные фарисеи…
— Фарра говорил, что ему нравятся фарисеи.
— Но по каким заветам живёт он, ты знаешь? По Гиллелю или Шамаю?.. Эти пророки-учителя — разные по своим убеждениям, Неофалим, хотя оба — фарисеи… К ним однажды обратился язычник с просьбой принять его в лоно еврейства, но с тем, чтобы они сообщили ему всё содержание иудейской религии «пока он будет стоять на одной ноге». Гиллель сказал ему: «Что тебе неприятно, того не делай твоему ближнему по вере, — вот и всё содержание…» Шамай же, отличавшийся строгим отношением к религиозным обрядностям, прогнал язычника… Поэтому шамаиты, создавшие партию зелотов, и довели Иудею до полного разгрома… Ещё раз говорю об умеренности. Будь моя воля — я бы отдал в жены знатным киевлянам несколько сот евреек, и через двести лет Киевская Русь стала бы нашей… Яхве и тут позаботился — дал нам великое терпение и породистых женщин. Это о них сказано в Ветхом Завете, в первой главе Исхода: «И восстал в Египте новый царь… и сказал народу своему: «Вот, народ сынов Израилевых многочислен и сильнее нас; перехитрим же его, чтобы он не размножался… И поставили над ним начальников работ, чтобы изнуряли его тяжкими работами… Но чем более изнуряли его, тем более возрастал…