- Замолчи...
Он услышал. Стало тихо. Я полностью пришел в себя.
Я потянулся к пульту, включил освещение кабины. Налил себе воды, выпил. Сразу стало легче. Он все так же молча стоял рядом, нависая надо мной всем своим двухметровым ростом.
- Что ты хотел? - спросил я его.
- Надо ехать, инспектор.
- Куда?
- Назад, на биостанцию. Поймите, нельзя бросать их вот так. Вы же сами потом не простите себе этого.
Удивительно, он, оказывается, еще думал о моей душе.
- Ты садись, - сказал я ему, и он послушно сел на свое место. Он прочитал мою карточку, где было сказано все - и то, что мне обязаны оказывать содействие все без исключения, и то, что характер моего задания мог потребовать чрезвычайных действий, и то, что я должен был любой любой, там подчеркивалось это - ценой уцелеть и донести полученную информацию до Академии, и то даже, что в случае необходимости я мог сместить и заменить любого из сотрудников на Кабенге, вплоть до начальника базы, что я мог располагать на планете абсолютной властью - и он ничего не понял.
Мой документ ни в чем не убедил его просто потому, что он оправдывал поступки, которые в его глазах были недостойны человека. И я вдруг поймал себя на мысли, что завидую ему. Потому что в нем не было и не могло быть той ущербности, что позволила мне пережить этот день. Потому что он никогда не смог бы работать у Зигмунда.
Он не понял бы меня, даже если бы я смог рассказать ему все.
- Мы не можем вернуться, - сказал я ему. - Я обязан выполнить задание. И потом, мы все равно ничем не в силах им помочь. Поверь, если я вернусь, там станет значительно опаснее. Потому что целят в меня.
- Это вы интересно говорите, - сказал он, не глядя в мою сторону. Этим можно что угодно оправдать. Цель оправдывает средства, так получается? Но почему же тогда мы-то живы? - я ничего ему не ответил, и он продолжил: - Я же все видел - зачем вы лишили их связи в такое время? Зачем? Вы что, не могли спасти себя без этого? Вам что, нужно было, чтобы вместо вас погибали другие?
- Без этого они стали бы нас искать. Несмотря ни на что, они стали бы нас искать. Ты же знаешь, что так бы оно и было. Теперь они считают нас погибшими - а значит, у них больше шансов на спасение.
- Считают погибшими? Вы уверены в этом? - он нагнулся к пульту, попытался что-то сделать с сенсорной панелью, потом резко обернулся ко мне. - Верните мне управление! - заорал он вдруг так, что даже уши заложило, потом вскочил, замахнулся на меня кулаком и снова закричал, Верните мне управление!
Я даже не пошевелился. Сидел и спокойно смотрел на него. И молчал. Не потому, что знал заранее, что он не сможет ударить. Потому, что мне было безразлично. И он вдруг как-то обмяк, опустил руку и рухнул в кресло, закрыв лицо руками.
Потом, через несколько минут, он поднял голову и спросил меня - не своим, каким-то совершенно потерянным голосом:
- Почему вы можете ударить, а я - нет? Почему?
Я ничего не ответил. Я ничего не хотел отвечать. Я вообще ничего не хотел.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он снова заговорил. Наверное, я опять забылся, и опять к действительности меня вернули его слова. На этот раз он не обращался ко мне, он говорил как бы сам с собой, едко, желчно, и лицо его - я хорошо видел это - было искажено какой-то презрительной гримасой.
- Академия называется, - говорил он. - Высшая инстанция. Теперь мне понятно, почему все к чертям катится. Почему кругом, куда ни глянь, невесть что творится, а по документам все гладко. Академия... Чего уж тут ждать, если вы так вот в своей Академии работаете. Тогда все понятно, - он повернулся в мою сторону и заговорил уже, глядя мне прямо в глаза. Хорошее задание - любой ценой спасти свою шкуру. Уцелеть, когда катастрофа надвигается, когда сами же вы в этом во всем виноваты. Пусть другие за все платят, так?
- Думай что хочешь, - спорить с ним мне не хотелось.
- Ну нет, не надейтесь. Я не думать буду, я буду говорить. И вы мне так просто, как Панкерту, рот не заткнете.
- Причем здесь Панкерт? - впервые удивился я. Откуда он знает Панкерта? Как он мог связать имя Панкерта с моим заданием? - Кто затыкал ему рот?
- Да вы же и затыкали. Вам же ведь это нужно было, чтобы он сидел себе тут тихо и не лез не в свои дела. Вы же всегда так устраиваете, чтобы такие, как он, вечно в виноватых ходили, чтобы и слова сказать не смели, чтобы сидели себе тихо и радовались, если их не трогают и работать им не мешают. Думаете, если его успокоили, так и меня успокоить сумеете? Ну не надейтесь!
- Слушай, ты, сопляк, - сказал я совершенно спокойно. Просто потому, наверное, что внутри у меня все кипело, и я боялся, что стоит мне хоть повысить голос, и я могу сорваться. Ведь нельзя же без конца бить и бить человека по больному, даже если человек этот дошел уже до того, что сам себя стал презирать. - Заткнись и слушай меня. Никто, слышишь ты, никто твоему Панкерту рта не затыкал. Оставь эту дурь при себе, чтобы я больше не слышал об этом. Потому хотя бы, что я здесь сейчас разговариваю с тобой, что мне пришлось сегодня сделать все это только из-за того, что я занят расследованием доклада, который твой Панкерт передал к нам в Академию. Понимаешь ты это?! - все-таки не выдержал и сорвался на крик я.
- Что? - спросил он тихим, совершенно изменившимся голосом, голосом бесконечно удивленного человека. - Какого доклада? Когда он мог вам его передать?
- Около двух месяцев назад.
Он смотрел на меня широко открытыми глазами и молчал. Так, будто ждал от меня еще какого-то ответа. Потом сказал:
- Этого не может быть.
- Почему?
- Потому что три с половиной месяца назад он погиб. Здесь. На моих глазах.
ЭПИЛОГ
По четвергам я обычно летал в Оронко. За годы моей жизни здесь все это превратилось в прочную привычку, и я по пальцам мог пересчитать случаи, когда мне не удавалось ей следовать. Я прилетел вскоре после полудня, когда Оронко кажется особенно пустынным и тихим, сажал свой флаер на крыше склада и загружал его продуктами и необходимыми вещами на предстоящую неделю. Я мог бы, конечно, не делать этого, воспользовавшись услугами Службы Доставки, но тогда пришлось бы признать, что истинной причиной моих еженедельных визитов было желание провести вечер в компании доктора Кастера и его жены, а мне почему-то даже себе самому не хотелось признаваться в том, насколько высоко ценил я возможность общения с ними.