— Не допущу, чтобы моя сестра отиралась у стены с кислыми старыми девами.
— Ты очень мил. Но мне всё равно, где скучать — у стены или с каким-нибудь унылым кавалером.
— Может, не все унылые, — заметил Мишель, обводя её в танце.
— На тебя засматриваются, — сообщила сестра.
— Хорошенькие?
Алина улыбнулась:
— На твой вкус или на мой?
— Пусть на твой.
— Боже, посмотри. Что за перья у неё на голове, сорочьи?
— А как тебе граф Ивин?
— Который из двух?
— Алексей забавен.
— На твой вкус, — парировала сестра.
— Хорошо. А Шишкин?
— Кто это?
— Вон тот.
— С бараньей причёской?
— Тебе не угодить. Он сын миллионщика Шишкина.
— Почему они все такие пресные?
— Посоли — и не будут пресные.
Музыканты заиграли каденцию. Мишель подвёл сестру к креслу, где сидела мать. Иронически щёлкнул каблуками и уронил голову на грудь:
— Княжна Несвицкая.
— Шут гороховый.
— А где папа?
— Там, среди местных знаменитостей, — махнула веером княгиня. — Боже, как ужасно одеты дамы. Ты посмотри на эту, в таком возрасте розовое… Я маленькая миленькая сорокалетняя девочка… А у этой что за перо, сорочье?
— А я что говорила? — обернулась к брату Алина.
— Вот эта только ничего. Хотя бы не так провинциальна.
Мишель и Алина посмотрели, куда она показала: на даму в голубом с жемчугом в волосах и индийской шалью на плечах. Мать и дочь подумали об одном: сколько же за такую шаль плачено. Вслух, разумеется, не высказались. Мишель шаль и не заметил — для него не было разницы между той, за которую плачено три тысячи червонцев, и трёхрублевой:
— Она и не местная. Из Петербурга. Приехала вчера вместе со старухой Печерской, мне её зять сказал.
— Из Петербурга? — эхом переспросила внизу княгиня, оживлённую злобу её как рукой сняло. Лишний свидетель случившегося был ей здесь ни к чему.
Алина ответила поверх высокой причёски матери:
— А ты, гляжу, со многими уже перезнакомился.
— Мы, мужчины, быстрее находим общий язык, — ухмыльнулся Мишель. — Нас сплачивает много интересов: карты, вино, лошади.
— Эта в голубом — лошадь?
Княгиня их не слушала, сидела как на иголках. «Петербургских дам здесь сейчас только не хватало». А вторая мысль была: «Знает она — или нет?» Княгиня понадеялась, что нет. Но опасалась, что да. Судя по наряду и манерам, эта дама принадлежала тому же кругу, что сами Несвицкие.
Музыканты на хорах подняли смычки. Мишель двинулся с места:
— Пойду приглашу эту из Петербурга. Хотя бы ноги мне не оттопчет.
Княгиня нашла глазами мужа — спросила его глазами, тот ответил взглядом: а, не хочу ничего знать. Княгиня подняла лицо на дочь. Но Алина смотрела перед собой, поверх голов — прикрыла зевок веером.
— Здесь так вульгарно, так скучно. Я вас оставлю ненадолго, мама. — Алина придержала подол. Проскользнула мимо.
Княгиня проводила дочь злым взглядом. «Ненадолго. Как же. Натворила дел… Теперь нигде нет покоя».
Дамская уборная оказалась лучше, чем Алина ожидала. Это разочаровало: она предвкушала, как сатирически опишет её Мишелю. Но растения в кадках и вазах были свежие. Зеркало — большим и чистым. Пахло духами. Горничная девка, посаженная на случай, если у какой-то дамы развяжется лента, лопнет тесёмка, оторвётся оборка, была в опрятном сером фартуке. И при виде Алины тут же поднялась, поздоровалась — и оказалась не девкой, а француженкой.
Алина сделала знак: ничего не надо. Горничная села и снова превратилась в слепоглухонемого истукана. Алина подошла к зеркалу. Петербургская дама приехала так некстати. Именно сейчас. Как назло. Могла она знать про ту историю? А не знать? Петербург — город большой. Даже в узком светском кругу. Отсиживаться теперь в уборных всю жизнь? Что делать, она не знала.
Алина взяла пуховку. На коробке стояло тиснение по-французски: «Москва, Кузнецкий мост». Алина вздохнула и припудрила лицо.
Шум платьев и голоса заставили её удивлённо опустить пуховку. В зеркало Алина видела, как из-за ширмы бросились две девицы. Без перчаток и с босыми ногами.
— Моя очередь! — воскликнула одна.
Третья, слегка запыхавшись, вбежала из залы. Она на ходу стягивала перчатки.
Босая бросилась к её ступням, схватилась за туфельки.
— Да развяжи сперва, — притопнула вошедшая.
Одна тут же принялась натягивать перчатки. А вошедшая уже скатывала с ног чулки, подпрыгивая на одной ноге.
Сброшенные туфли валялись рядом.
Горничная и ухом не повела. Не вскочила, не присела, не бросилась помогать. Очевидно, и девицы, и всё их странное поведение были ей знакомы.