Ровный гул над головой снова сдвигает в сторону начавшуюся было пальбу. Громадное полотнище, розовое от пожара поблизости, застилает левое окно, отчего в подвале светлеет ненадолго. И потом все население подвала смятенно наблюдает, как рушатся и крошатся доски на правом. Тотчас через образовавшийся пролом несколько осатанелых от боя стрелков скатываются по склизам в сумрак ямы. Последний, паренек в шинелке, пронзительно и с ходу всматривается в лица уцелевших; развязавшийся на руке бинт волочится за ним по полу.
Старик. Чего ищешь, милый, тут чужих нету. Да утрися, кровь на щеке…
Паренек в шинелке (еще в запале атаки). Разве убережешься в экой суматохе. Пока не утихнет, никому наружу не выходить. (Двум товарищам с карабинами.) А пошарь на всякий случай под корягами. Глядишь, еще один налимишко найдется.
Те исчезают во мраке соседней половины. С досадой крайней спешки паренек пытается перебинтовать сбившуюся на запястье повязку.
В том-то и дело, что не чужих я — своих разыскиваю…
Старик (присаживаясь к нему на нары). Не с руки тебе. Да-кось, я живей перемотаю.
Однако работа у него не ладится, и вскоре старика сменяет Ольга.
Паренек в шинелке (возбужденно). Случилося — как отступали мы в позапрошлом месяце, плелися, как под хворостиной, то старичка одного я заприметил. Рваный да нищий, на ветру весь… и так он жалостно нас глазами провожал, сердце дрогнуло. Сбежал я к нему на обочину, ко грудкам прижал. «Не горюй, говорю, дедушка: еще не закопанные!» И последнюю горбушечку в пазуху ему сунул. И весь месяц во снах его видел. Подойду — «потерпи, скажу, дедушка, скоро вернемся… дай только разогреться маненько. Ведь русского обозлить — проголодаешься!».
Ольга. Вот и все, только не шибко гните в локте.
Паренек в шинелке. А у меня такая установка: дал зарок — держись до последнего…
Он замолкает при виде входящего Колесникова. Следует молчаливая встреча с Ольгой. В ту же минуту, гоня перед собой смущенного Фаюнина в нарядной бекешке, появляется один из давешних, с карабином.
Партизан. Гляди, всамделе поймал налима-то… Там у них запасный вход имеется. Чуть сунулся, а он тут и есть. А слизкой, черт, всю руку впотьмах облизал…
Колесников. Какой же это налим?.. полная щука. А еще рыбак!
Паренек в шинелке растерянно, со всех сторон обходит поникшего Фаюнина, и, конечно, их встреча — самая значительная во всей этой суетливой сцене розысков и узнаваний.
Никак, наш-то нашел своего старичка с обочинки.
Паренек в шинелке. А поправился ты, папаша, с горбушечки-то моей. (И в ласке его звучит железо.) Чего ж повял… и обняться не тянет на радостях?
Колесников. Кажется, постихло, можно всем выходить понемножку. (Пареньку.) И вы тоже: там на свежем воздухе и обниметесь.
Паренек уводит Фаюнина. Подвал пустеет. Колесникову удается заглянуть в лицо Ольги, уткнувшейся в его плечо.
Ступай наверх, встреть мать.
Ольга. Она уже видела?
Колесников. Да… Чего же ты плачешь, Оля? Это и есть наша великая победа!
Ольга (как эхо). Великая победа…
1941–1942
О пьесе Леонида Леонова «Нашествие»
Прежде чем читать эту пьесу, посмотрите на карту нашей страны. Конечно, из уроков истории, из рассказов старших, из книг вам хорошо знакомы и места великих битв эпохи Великой Отечественной войны, и имена замечательных ее героев, и знаменательные даты наших побед. Но если отыскать в библиотеке старые газеты первых месяцев войны, прочитать названия городов, за которые шли тогда бои на тысячекилометровом фронте, если рассмотреть на карте, где проходила линия нашего героического отпора врагу в ноябре 1941 года, когда Леонид Леонов начал писать пьесу «Нашествие», — только тогда можно представить, каким было нашествие врага, ощутить его зловещую близость к родному дому — где бы он ни был, этот дом, — потому что в те дни фронт приближался к столице. Уже прогнали, как в глубокой древности, громадные стада скота, спасенного от врага, по Садовому кольцу Москвы. По опустевшим ее улицам мчались к фронту военные грузовики, крытые пятнистым маскировочным брезентом. Черный ночной город освещали только взрывы бомб, зенитные снаряды, зарева пожаров и линии трассирующих пуль. Вой сирен, означавших воздушную тревогу, раздавался каждые пятнадцать — двадцать минут. Главные магистрали были перегорожены железными надолбами. Так было по эту линию фронта.