Вряд ли кто из городских жителей мог представить себе всю тяжесть этой монашеской жизни: холод, недоедание, суровую дисциплину. Такая жизнь и взрослого, не говоря уж о ребенке, способна лишить всего человеческого, заставить уйти в себя. Она побуждает искать не вне, но внутри, ту искру жизни, то потаенное волшебство, тот огонь, что не зависит от плоти, что заронил туда Ре в начале времен. Умерщвление плоти было будничным делом для тех, кто жил под кровом Форгхольмского монастыря. Удары, бичевание, погружение в ледяную воду. Эти каждодневные испытания служили лишь подготовкой к самому трудному дню — Дню Розги — самому короткому и темному в году, когда солнце, едва показавшись в полдень над горной грядой, тут же исчезает вновь. В этот день послушники, обнаженные до пояса, в кровь исхлестывали себя березовыми прутьями, молясь, чтобы исчезающий Бог-Солнце благополучно прошел через царство своего брата Исса, повелителя Ночи, Червей и Смерти. Ни один из тех, кто пережил пронизывающий холод и застывшую на спине кровь этого дня, уже не станет прежним. Вараш вряд ли, как догадывался Уртред, подвергал себя этому испытанию последние годы. Слишком уж противоречила этому роскошь его покоев.
Почему Вараш отверг своего бога? Уртред и сам долго боролся, с тягой к плотским утехам, к роскоши, к удобствам. Соблазн был велик: солнце умирает, скоро и все живое умрет вместе с ним. Ни молитвы Уртреда, ни рубцы на его спине, ни его изувеченное лицо не могут этому помешать. Так почему бы не уступить искушению и не провести последние годы в пьянстве и разврате? Урожай не зреет в полях, и темные бури носятся над землей, смывая прочь растительность и затопляя деревни. На севере, за стеной Палисадов, даже летом царит вечная мерзлота. Близок, близок конец света.
С тех пор как Уртред помнил себя, мир неуклонно погружался в вечную тьму, а с ним и все человечество. Видя, как умирает солнце, многие впадали в отчаяние, а многие, как Вараш, становились на путь измены, поддавшись на уверения Червя о неизбежности перехода в полужизнь, — ведь когда-нибудь солнце больше не встанет, и мир окажется во власти вечной ночи. По всей Империи некогда величественные храмы Ре разрушались — их остроконечные кровли проваливались с уходом верующих, и дворы зарастали травой.
Прихожане уходили туда, где поклонялись изображению рогатого Червя и причащали засушенной кровью рабов. Эти будут жить и тогда, когда солнце угаснет. Почему бы в таком случае не примкнуть к ним? Уртред в глубине души знал почему — слишком легко было бы отречься от полной лишений жизни и пойти проторенной дорогой.
А теперь он умрет и воссоединится со своим братом — достойный конец. Гаснущий свет за окном был сродни тому, что происходило в его душе. Уртред преклонил колени на мягком ковре и склонил голову, готовя себя к предстоящему: хотя в коридоре за дверью тихо, лучше сделать, что должно, теперь же, примирившись с собой и с кровью, которую он пролил.
Он нажал пружину внутри перчатки, и из левого указательного пальца выскочило лезвие ножа — шесть дюймов острой как бритва стали, способной разрезать тело до кости при самом легком нажиме. Уртред вознес благодарность своему учителю Манихею, создавшему маску и перчатки. Теперь эти перчатки, призванные защитить жизнь Уртреда, прервут ее, и он снова соединится с Ранделом и Манихеем. Он приставил острие к горлу чуть пониже маски, над адамовым яблоком. Холодное прикосновение стали обещало легкий конец, поток крови и черноту, в которой возгорится потом свет бога Ре; этот свет приведет Уртреда к пылающей печи, где все сущее растворено в белом небесном огне.
Уртред стоял на коленях лицом к восточной стене, за которой наутро взойдет солнце. К стене был прислонен лист полированной меди, заменяющий зеркало, и в нем Уртред увидел то, что убило Вараша: точную копию маски, только во плоти. Руины лица, бугры шрамов, обугленные клочья губ, темные дыры на месте носа и ушей. Жуть всего этого еще усиливали одухотворенные карие глаза — единственное, что осталось человеческого во всем этом месиве.
Глаза смотрели скорбно. Минуты шли за минутами, а за дверью по-прежнему было тихо. Отражение комнаты по краям становилось все темнее, и собственные глаза уводили Уртреда обратно в прошлое, в те дни, когда он расстался с братом. На миг он совсем забыл о настоящем. Вот они с Ранделом в летний день пасут монастырских овец, свободные на время от суровости монахов и железных монашеских правил — сколь редки и драгоценны бывали такие избавления! Уртред улыбнулся, чуть смягчив этим ужас своего лица. Смена в отражении вернула его к действительности: он поспешно вернул маску на место, и улыбка исчезла под ее плотно сжатыми губами.
Тогда он услышал сквозь увешанные коврами стены далекий звук гонга, зовущего к вечерне. Комнату заливал красный свет заката. Приближалась ночь — скоро присные Вараша придут за верховным жрецом. Уртред еще раз взглянул на маленькую, точно младенческую, голову Вараша в венчике пышных белых волос, на его странно разгладившиеся черты, потом перевел взгляд на лезвие, которое приставил себе к горлу. Неужто его жизнь стоит не дороже жизни этого предателя? Разве учитель Манихей еще много лет назад не предсказывал, что Уртред придет в Тралл? Разве не говорил он, что это лишь начало, а не конец странствий? И разве Уртреду не дано было сегодня услышать вновь глас бога? Сперва на горном перевале, в тот миг, когда он, выйдя навстречу бандитам, услышал крик орла и понял, что сила вернулась к нему, как и обещал ему Манихей. Повинуясь крику священной птицы Ре, семя огня вновь проросло в его жилах, как восемь лет назад, и его руки породили пламя. А позже его сила помогла ему в бою с упырями.
Вараш не первый жрец Огня, погибший от его руки: когда-то Уртред убил еще одного, Мидиана — тот стал причиной увечья Уртреда, но сам не пережил дня, принесшего несчастье им обоим. Уртред дважды отомстил за себя, но этого недостаточно — нужно еще выполнить дело Рандела, которого больше нет.
За дверью наконец раздались шаги и голоса. Потом постучали, и дверь распахнулась. Уртред увидел послушников с тазами и полотенцами, застывших на месте при виде его, стоящего на коленях у тела Вараша. Потом они подняли крик.
Уртред почти не слышал этого. Вскочив на ноги, он обеими руками вскинул над головой трон Вараша, кинулся к окну-фонарю и обрушил на него свою силу. Стекло и металл градом посыпались наружу. Уртред вскочил на подоконник — под ним все еще падал вниз трон, и осколки стекла искрились красным в лучах вечерней зари. Потом трон ударился о дно сухого рва в сотне футов внизу и раскололся на множество щепок. Уртред оглянулся: в комнату, расталкивая послушников, вбегала стража. Еще миг — и его схватят. Не глядя больше назад, он бросился в бездну.
ГЛАВА 5. ЕСЛИ БЫ ТУМАН УМЕЛ ГОВОРИТЬ
У подножия крутого гранитного утеса, на котором стоял город, за путаницей узких улочек с нависшими крышами старых домов, между внутренней и внешней городской стеной в юго-западном углу помещался участок ровной земли. Ворота, соединяющие его с городом, висели на сломанных петлях, покрытые плесенью, и вход зарос травой. Нездешняя картина открывалась за ними: вглубь, на расстояние полета стрелы, уходили могильные памятники, вздымаясь из моря тумана, как призрачные острова. Были тут черные гранитные пирамиды пятидесятифутовой высоты; были приземистые мастабы.[1] расписанные фресками по облупившейся штукатурке. Между ними простиралось множество более скромных могил, отмеченных только надгробными камнями или просто холмиками земли. И все заливал белый туман, такой густой, точно сама сырая земля порождала его.
Это был Город Мертвых, старое кладбище Тралла. Здесь хоронили тех, чьи тела не предавали птицам Ре и священному огню и чьи души обречены были блуждать в Стране Теней до конца времен.
Ничто не шевелилось в этой гуще камня, терновника и трав — лишь порой встряхивались на деревьях кладбищенские грачи, высматривая злобными желтыми глазами последнюю за день поживу, пока ночь и туман не скрыли все окончательно.
Посередине этого заброшенного обиталища мертвых виднелась коленопреклоненная фигура: старая, сгорбленная женщина выпалывала траву на могильном холмике с неприметным камнем в голове. Здесь была могила ее мужа, павшего в великой битве за Тралл. Совсем одна среди этого огромного пустого поля, старуха трудилась над самой бедной из могил, пренебрегая угрозой, которую несла с собой ночь. За работой она тихо приговаривала что-то. Услышав шорох за спиной, она внезапно обернулась, и открылось ее лицо — с глубокими морщинами у губ и подбородка, мелкими вокруг глаз, с тонким темным ртом и прядью белых волос, упавшей на лоб. Руки с зажатыми в них пучками травы покрывали синие вены и коричневые пятна. Лишь глаза, сияющие ошеломляющей голубизной, словно собранной с сотни летних небес, выдавали ее, говоря о том, что в этой хрупкой полуразрушенной оболочке живет горячая, несокрушимая душа.