Я стал с ожесточением рыть дальше. И вдруг из-за зарослей тамариска, которые были выше человеческого роста, показалась темная тень. Я приставил ладонь козырьком к глазам, посмотрел в ту сторону и увидел дедушку. На своем ишаке он ехал прямо ко мне.
— Вон, оказывается, ты где, разбойник!
Я не ответил дедушке, словно он был виноват в том, что я не могу отыскать крольчиху. Сделав вид, что не замечаю его, продолжал рыть нору. Но дедушка не обратил внимания на мой хмурый вид. Напротив, он улыбался. Он радовался и улыбался и тогда, когда мы нашли желтые дыни. Но все равно на лице его можно было прочитать затаенную грусть. Сейчас же он так и сиял. Он посмотрел на результаты моего труда и вдруг весело рассмеялся.
— Уж не клад ли ты надеешься найти, сынок?
Это еще больше задело меня. "Дедушка издевается надо мной", — обиделся я. Хоть я и не добрался до крольчихи, но я не такой глупый, чтобы искать клад на склоне бархана. Уж если бы я собирался искать клад, то пошел бы в старую крепость. Разве мало слухов ходило о кладах, зарытых на холме, где были расположены развалины древней крепости. Говорили, что там припрятаны кувшины с золотом и старинными монетами и драгоценности. Находились и охотники их отыскать. Рылись в этих местах в надежде найти клад. Но ничего не находили, только старинные памятники портили. Нам даже в школе учительница Шекер об этом рассказывала. А еще она говорила, что памятники старины надо беречь. Они даже государством охраняются. Мне не понравилось, что дедушка причислил меня к каким-то кладоискателям. Он, конечно, шутил, но мне все равно было обидно. Наконец дедушка сказал серьезно:
— Ты еще долго будешь копать? Может быть, пора прекращать? Посмотри на солнце!
— Весь день буду копать, до самого вечера. И чай не буду пить, и обедать не стану!..
Обида и досада прорвались во мне. Но дедушка сделал вид, что не заметил этого. Он сказал примирительным тоном, словно сожалея о сказанном:
— Ну, смотри сам. Хочешь, работай…
Он прутиком тихонько ударил по шее задремавшего ишака и поехал дальше. Но почему-то ишак шел нехотя. Сделав несколько шагов, он снова остановился.
— Смотри, потом не обижайся, — повернулся в мою сторону дедушка, — я хотел тебе одну радостную весть сообщить…
Дедушка никогда не бросал слов на ветер. Раз он так говорит, значит, и в самом деле знает что-нибудь интересное. Меня стало разбирать любопытство. Я схватил лопату и догнал дедушку.
— Что ты хотел сообщить мне?
— К нам едет гость. Причем очень высокий гость…
Сразу же мне в голову пришла такая мысль: "Наверно, возвращается дядя Дурды. Безусловно это он. Поэтому у дедушки такое радостное лицо. Вон он как улыбается. С тех пор, как уехал дядя Дурды, дедушка никогда не был таким радостным. Губами улыбался, а лицо все равно было грустным". Я обрадованно закричал:
— Дядя Дурды приезжает, да?..
Дедушка молчал. Он не ответил даже после того, как я, прихватив лопату, уселся сзади него на ишака. Я был не рад, что спросил о дяде Дурды. Еще когда дядя уехал в Ашхабад, дедушка сказал маме: "Не называй при мне его имени!" Правда, сейчас дедушка в ответ на мой вопрос ничего такого не произнес, но и про гостя не стал больше ничего говорить. "Ладно, потом скажет", — решил я и больше не стал ничего расспрашивать. Так мы и ехали молча. И только когда мы подъезжали к бахче, дедушка произнес:
— У наших отцов и дедов есть прекрасная пословица: "Если Магомед не идет к горе, то гора сама идет к Магомеду". Ничего, вот встретим высокого гостя. И если тогда твой дядя Дурды не приедет, мы сами поедем к нему, вдвоем с тобой.
Я очень обрадовался, хотя и не понял, про какого высокого гостя говорит дедушка.