Я двинулся в путь. Вокруг была темнота, но я старался все время смотреть на огонек. Когда пламя вспыхивало, я двигался вперед, когда оно гасло, я в страхе останавливался. Дороги не было видно, не попадалось никаких кустиков. Один песок вокруг. "Только бы не пропал огонек!" — твердил я про себя. Пламя становилось все ярче и ярче. "Надо поскорее добраться! — торопил я себя. — Бегите, ноги, бегите!" И вдруг я почувствовал, что куда-то лечу. В глазах потемнело. Я испугался, не сломалась ли опять моя нога. Представил себе пахнущую лекарствами больницу, бородатую медсестру и себя, лежащего с забинтованной ногой. Потрогал ногу — целая. Подвигал ею — ничего, можно идти дальше. Только куда это я провалился? Я ощупал все кругом и понял, что сижу в канаве. Я обругал того, кто вырыл канаву. Настоящая траншея! И зачем только она ему понадобилась в пустыне? Я видел в кино, что на фронте рыли такие траншеи. Но там в них прятались от пуль и снарядов. А здесь зачем? И вдруг я сообразил, что это вовсе не траншея, а та самая нора, которую я разрыл, разыскивая крольчиху. Ну конечно же, та нора! А огонь виднелся от нашего шалаша. Я не знаю, как прошел остаток пути. Знаю только, что кинулся в объятия мамы. Она дала мне воды:
— Пей, сыночек, пей. Пей, золотой мой, наверно, ты напугался. Пей, остуди свое сердце.
Только теперь я почувствовал, как хочу пить. Я напился, и мне сразу стало легче. Слезы радости покатились из глаз. Я увидел огромную головешку, все еще продолжавшую гореть неподалеку. Ничего спрашивать не надо. И так все было ясно. Оказывается, мама обмотала палку тряпкой, сунула в солярку, подожгла и размахивала ею все время, пока я не нашелся. А вспыхивала и гасла она потому, что столб пыли временами заслонял пламя. Это дедушка велел ей так делать: "Ты беспрерывно размахивай палкой. Огонь будет виден издалека. Если Базарджан заблудился, он увидит огонь и пойдет на него". Так дедушка велел маме, а сам сел на ишака и отправился искать меня.
Потом мы с мамой стали поочередно размахивать горящей палкой, показывая путь дедушке. Временами я, приложив ладони рупором ко рту, кричал изо всех сил. Но уже близилась полночь, а дедушки все не было. Я устал и уснул. А мама так и не ложилась спать. На рассвете я проснулся от ее голоса:
— Ах, наверно, он вместе со своим ишаком упал в канал! Иначе к этому времени должен был бы вернуться! — причитала она, расхаживая вокруг шалаша. Я посмотрел по сторонам. Словно я не дома ночевал, а где-то в чужих краях. Ничего вокруг не узнать. Ветер за одну ночь переселил наш шалаш. В ведрах с водой полно песка. Посуды не видать, все засыпано песком. Кошмы, которыми был устлан шалаш, тоже засыпаны толстым слоем песка. Валяются в грядках сорванные ветром дыни… Стебли арбузов перепутались. Стога колючки, сложенные возле огорода, будто кто-то унес. Зато появились новые барханы. Они были похожи на улегшихся верблюдов.
Я удивился силе ветра. И еще вспомнил, как рассказывала учительница Шекер, что когда-то Алтын-тепе был городом и его засыпало песком. Теперь я поверил в это.
Но мама словно не замечала беспорядка, который натворила песчаная буря. Она ходила из стороны в сторону, разговаривая сама с собой.
— Ах, меня надо казнить, зачем я его отпустила! Старенький он, и глаза у него слабые. Наверно, доехал до канала и угодил туда. Вода угнала его…
Я вспомнил, рассказывали в ауле: у одного человека как-то верблюд подошел к краю канала, чтобы напиться, поскользнулся и упал в воду. Через несколько дней у водораздела нашли труп этого несчастного верблюда…