Она продолжает сквозь слёзы шептать мне извинения и, в конце концов, падает на пол, закрывая лицо руками.
Как я и думала, вина в его смерти полностью лежит на мне. Ненависть и отвращение к себе накрывает меня волной, отчего я также, как и Сам, падаю на пол рядом с ней. Она рыдает, я молчу, уставившись неизвестно куда. Если бы сейчас зашёл врач, то нас бы определили в психушку, но я ещё здесь, как и она, так что мы продолжаем заниматься своими делами.
– Прости меня, – шепчет она, задыхаясь в слезах.
Я не смотрю на неё. И так знаю, что увижу. Это принесёт мне ещё больше боли.
– Не надо. Это не твоя вина.
– Не смей так говорить, – ни с того ни с сего, она начинает кричать на меня. Взяв меня за плечи, она впивается в них ногтями и яростно трясёт меня, – это не только твоя вина! Она общая. Мы все виноваты в его смерти.
– Причём здесь вы, Сам? О какой вашей вине может идти речь? Я врала ему, я врала своему лучшему другу, слышишь? Я разбила его сердце, доверие, жизнь. Я, а не вы.
– Не смей говорить так. Мы все знали обо всём, но молчали. Если бы никто не врал ему изо дня в день, он бы не почувствовал себя человеком, которого все предали, он бы …не умер… – в агонии кричит она, на последних словах затихая.
Минус один человек. Она так же, как и остальные, признала факт его смерти. Осталась одна я – трусиха и лгунья.
– Хорошо, – кто-то говорил, что нужно делать вид, что понимаешь психов, чтобы псих перестал зверствовать, – отпусти мои плечи, подними задницу и пошли. Сегодня не день для разборок.
– Да, ты права. Но мы поговорим об этом, ты же знаешь это? – вставая, говорит она, продолжая держать меня за руку.
Когда я молчу, она вдавливает ногти сильнее, отчего я визжу.
– Да, да, да, я знаю, только отпусти меня, чертова женщина-кошка. Ночью я отрежу твои ногти, клянусь.
– А я уже думала, ты никогда не вернёшься к прежней Грейс, – чуть улыбается она, пока закрывает дверь комнаты.
– Не дождёшься, сучка. Я замучаю вас всех до смерти, и преподам урок Алану на том свете, – мне ни капли не до шуток, но смех – моя защитная реакция. Так должно быть.
Саманта сплетает наши пальцы, пока мы идём к выходу из кампуса и направляемся на парковку.
– Я знаю, что ты доведёшь меня. Уверена, что доведёшь всех, – тихо хихикает она, а затем посылает мне настороженный взгляд, – он уже знает об этом?
Проглатываю горечь.
– Он был рядом со мной, когда ты позвонила.
– Тогда иди, думаю, сейчас он нужен тебе, как никто другой, – она указывает в сторону.
Диего стоит, облокотившись на свою машину, и с сочувствием смотрит на меня, закуривая сигарету. В сердце что-то щёлкает, я отпускаю руку Саманты и бегу к Диего. Он тут же выкидывает окурок и ловит меня, когда я с разбегу прижимаюсь к нему, обвивая руками шею, до которой с трудом дотянулась. Аромат его парфюма, смешанный с мятой и табаком, действием на меня, как слабительное. Как же он мне нужен.
– Спасибо, – найдя в себе смелость, шепчу я.
Он сильнее прижимает меня к себе.
– Я так и думал, что буду нужен тебе сегодня, – хмыкает он мне в волосы.
– Ты всегда будешь нужен мне, Диего.
– Я знаю, – он отодвигает меня от себя и целует в лоб, чувственно касаясь кожи своими мягкими губами, и шепчет,– я люблю тебя.
Честно, я думала, что после вчерашних признаний мы сделаем вид, что ничего не было. Но такой расклад радует меня больше всего.
– И я люблю тебя.
– Делаешь одолжение?
– Говоришь, как Хардин?
– Кто это, чёрт возьми? – хмуро спрашивает он, вглядываясь в мои глаза. Ревнивец.
Обхожу его и залезаю в машину. На улице не май месяц и холодно жутко, тем более прощальная панихида должна вот-вот начаться.
Диего садиться следом.
– Кто. Это. Такой.
– О чём ты?
– Не делай вид, что не понимаешь. Кто такой Хардин? Что за имя вообще такое? – ворчит он.
И впервые за сегодня я улыбаюсь.
– Прекрати, милашка. Это персонаж книги. Поехали скорее, я хочу успеть туда к началу, а не к концу.
Диего закатывает глаза, но все же без слов заводит мотор машины и везёт нас на кладбище.
– Ты сидишь здесь, – белокурая девочка, чьи волосы были сплетены в небрежную косу, но, кажется, всё было ей к лицу.
Алан непроизвольно дёрнулся от звука её голоса, который так ласкал слух, что ему хотелось петь, улыбаться и забыть все обиды к матери. Он сам не понял, как начал улыбаться.
– Один, – продолжила она, и он только сейчас заметил, что всё это время стоял и молчал, глупо улыбаясь ей в глаза.