– Они уже сто лет как не заперты.
Мы прошли по короткому мрачному тоннелю на единственную открытую платформу, которая, как ни странно, освещалась потускневшими натриевыми фонарями. Вопреки моим ожиданиям, станция отлично сохранилась. На стенах почти не было граффити, а рельсы не заросли травой.
– Какой-то незаброшенный вид у этой заброшенной станции, – заметил я.
Высокий сводчатый потолок был сделан из матового стекла, пол – из черных и белых мраморных плит в шахматную клетку, а стены выложены изумрудной и кремовой плиткой.
– Ты уверена, что это не декорации к «Великому Гэтсби»? – спросил я, озираясь по сторонам. Здесь правда было красиво.
– Это историческое здание. Сюда никого не пускают, но за строением ухаживают. Пойдем, ты еще не видел самое главное.
Грейс опустилась на одно колено у двери из резного дерева, окрашенного в красный цвет, и стала ковыряться в замке булавкой.
– Вот теперь это точно взлом и проникновение.
– Знаешь, что самое прикольное в этих исторических зданиях? (Дверь открылась с легким щелчком.) Старинные замки. Взломать замок столетней давности может даже трехлетка.
– Ты в курсе, что я тебя уже немного побаиваюсь?
Грейс проигнорировала мое заявление, включила фонарик в телефоне и шагнула в темноту. Я последовал за ней через несколько пустых залов, в которых стояла кромешная тьма. Мы продвигались все дальше вглубь старого здания и наконец остановились у подножия железной винтовой лестницы, уходившей куда-то вниз.
– Посмотри вверх, – сказала Грейс, и мы начали спуск.
Над головой возвышался еще один стеклянный свод, но одна из панелей разбилась, и сквозь дыру я увидел усеянное звездами ночное небо. Для города редкое зрелище.
Мы не смогли спуститься до конца: подвал был затоплен. Грейс села на вторую ступеньку снизу, сняла ботинки и опустила ноги в воду. Потом оторвала кусочек хлеба от буханки и бросила ее в воду. Та поплавала на поверхности пару секунд, а потом я услышал «бульк», и хлеб ушел под воду.
– Черт, что это было? – выпалил я и поднялся на несколько ступенек вверх.
– Да успокойся ты. Это просто рыбки. Иди сюда. Сиди тихо, и они подплывут.
Все это очень напоминало сцену с мусорным отсеком из «Звездных войн», но я уже зашел слишком далеко, так что пришлось делать, что она говорит. Я спустился вниз. Снял ботинки. Сел рядом с ней – так близко, что, когда кто-то из нас двигался, наши рукава и штанины соприкасались. Опустил ноги в холодную воду. Я сидел очень тихо, молча и смотрел, как Грейс отламывает хлеб и бросает его в воду совсем близко к ногам. Прошло несколько минут, и они приплыли – маленькие, серебристые и юркие, размером примерно с мою ладонь. Они шныряли у наших ног, задевая щиколотки своими гладкими тельцами. Грейс накидала еще хлеба, и рыб стало больше, пока вода вокруг нас не закишела серебром.
– Потрясно, – выпалил я.
Но Грейс шикнула на меня, чтобы я не распугал рыб. Я замолчал и стал просто смотреть на них и на нее. И старался не думать, мягкие ли у нее окажутся губы, если я ее поцелую.
Когда хлеб кончился, Грейс легла на лестницу, закинув руки за голову, и я последовал ее примеру.
– У тебя когда-нибудь была девушка, Генри? – спросила она.
Мое сердце тут же включило режим перегрузки.
– Э-э-э… нет, наверное.
– А почему?
– Я… э-э-э… черт. Не умею я говорить о таких вещах.
– Я заметила. Но почему? Ты же вроде писатель.
– Вот именно, писатель. Я мог бы пойти домой и написать о том, почему у меня никогда не было девушки, и это был бы крутой рассказ. Но вслух совсем не как на бумаге. Устный рассказчик из меня неважный.
– Значит, ты без черновика не можешь? Все фильтруешь, да?
– «Не могу без черновика» звучит тоскливо, но да, пожалуй, ты права.
– Отстой. Когда все пропускаешь через фильтр, теряются живость, правда о том, кто ты есть на самом деле.
– Ну да, наверное, если тебе нужна правда. Но мне трудно донести то, что я хочу сказать, если не запишу это на бумаге.
– А может, попробуешь?
– Как?
– А вот так. Прямо сейчас покажи мне неотредактированный черновик на тему «Почему у меня никогда не было девушки». Чтобы все как на духу.
– Потому что… да много всяких «потому что». Потому что мне семнадцать. Потому что я не против одиночества. Мне оно даже нравится. Вокруг все мучаются, треплют себе нервы и портят жизнь отношениями, и меня это никогда не прельщало. Хочу, чтобы у меня было как у моих предков. Крышесносная любовь.
– Ты понимаешь, сколько всего классного проходит мимо из-за твоих этих заморочек, да? Ты же не знаешь, снесет ли тебе крышу или нет, пока не попробуешь.