Старик был растроган.
После всех испытаний последнего времени он встретил сочувствие, и в ком же? В маленькой, скромной посторонней женщине, дочери того самого Саввы, которого его превосходительство так презирал.
Дома он был совсем одинок. Шурка еще не приехал, а дочери как-то дичились отца по старой привычке редко бывать с ним вдвоем.
— В шахматы сыграем сегодня?
— С большим удовольствием.
— Да, может, тебе не хочется? Так только хочешь занять старика?
— Я люблю играть в шахматы! — вспыхнула Евдокия.
— Ишь ты, какая горячая! — усмехнулся ласково его превосходительство.
Они стали играть, но обоим было не до игры, и оба делали большие ошибки.
Старик пристально взглянул на Евдокию и тихо заметил:
— Да ты сегодня совсем плохо играешь. Ты сама расстроена. Что с тобою, скажи мне… Не ладишь с Борисом?
Евдокия молчала. Старик прочел ответ в ее молчании.
— Бедная! — совсем тихо проговорил Кривский и поднес ее бледную руку к своим губам.
Евдокия поцеловала, в свою очередь, руку старика.
Никто из них не проронил больше ни слова, но какая-то связь окрепла между ними, и они продолжали играть партию, стараясь не выдавать друг другу своего волнения.
— А не хочет, так наплевать! — резко промолвил Савва, когда получил записку от Бориса, что отец не только отказался подать голос за Савву, но даже и обещал говорить против. — Думает, в самом деле, без наго не обойдемся. Шалишь, ваше превосходительство! Нынче-то ты из птиц разжалован. Тебя и слушать-то не будут!
Савва был в этот день в хорошем расположении духа. Он только что вернулся от влиятельного лица, и его превосходительство изволил выразить уверенность, что дорога будет за Саввой, причем надеялся, что Савва оправдает доверие.
Но когда, наконец, наступил давно ожидаемый день заседания совета, Савва все-таки испытывал необычайное волнение.
Он не знал, что делать. Ехать было некуда. Он то и дело посматривал на часы и чувствовал, как бьется его сердце и жилы наливаются на широкой шее.
Ему становилось душно в комнате. Хотелось на воздух, на свежий, морозный воздух.
Надо было как-нибудь убить время до вечера. Время сегодня, казалось, тянулось необыкновенно медленно.
Савва подошел к окну. Белым, мягким снегом были покрыты улицы. Утро было солнечное, блестящее, морозное.
— Эй! — гаркнул Савва. — Запречь Молодчика, да поскорее!
«Молодчик» был кровный, гоночный рысак, на котором Савва почти никогда не ездил.
Через четверть часа Савва вышел на подъезд в черном тысячном медведе и большой боярской шапке. Просто любо было смотреть на этого чернобрового красавца.
А другой красавец нетерпеливо бил копытами и встряхивал красивой, породистой головой. Это был превосходный караковый жеребец, особенно любимый Леонтьевым. Толстый молодец-кучер держал коня на тугих вожжах.
— Застоялся, видно, Молодчик? — промолвил Савва и с любовью потрепал красиво изогнутую шею благородного животного.
Конь фыркал, обдавая Савву теплым дыханием.
— Застоялся, Савва Лукич! Промять его не мешает!
— Промнем коня!.. — отвечал Савва, отходя от коня.
Он сел в маленькие санки, и конь рванул.
— Куда прикажете?
— На острова пошел! да промни, промни, Степан, коня-то! — крикнул Савва.
Первопуток был отличный. В городе кучер не давал ходу Молодчику, но когда выехали на острова, то рысак понесся вихрем. Савва откинул шубу и не чувствовал холода. Чем-то давно прошедшим пахнуло на него, когда он быстро мчался по гладкому снегу. Прежний ямщик проснулся в нем, и он как-то залихватски крикнул, выгнувшись из саней:
— Нажигай… нажигай, Степан!
Конь был весь в мыле, когда после двухчасовой езды он остановился у загородного ресторана. Конь тяжело дышал и вздрагивал.
— Промяли, Степан?
— Промяли, Савва Лукич!..
— Эко славный конь-то какой!
Савва пошел в комнаты и велел подать себе завтракать.
Он выпил целый графин водки, съел две селедки, но до блюда не дотронулся… Есть ему не хотелось…
Савва взглянул на часы… «Эко как тянется время. Еще всего четвертый час!»
В соседней комнате раздался веселый смех вошедшей компании. Савва увидал в окно пустую тройку. Из-за тонкой стены слышны были мужские и женские голоса.
Кто-то заглянул к нему в комнату и извинился, Савва узнал знакомого офицера.
— Милый человек! — окликнул он. — Али приятеля не признал?