Несколько недоумевая, по какому поводу рассказываются эти подробности, Кривский слушал внимательно, не прерывая Сивкова ни единым словом.
Только когда Сивков останавливался, старик, не поднимая глаз, произносил резким, повелительным тоном:
— Дальше!
И Сивков рассказывал дальше.
По-видимому, старик хладнокровно относился к рассказу. Ничто не показывало его внутреннего волнения. Он по-прежнему сидел, наклонив голову, неподвижный, строгий, храня молчание…
Но чем дальше выяснялось дело, — хотя Сивков и старался, по возможности, смягчить рассказ, — тем бледнее и мертвеннее делалось лицо Кривского. Губы его нервно вздрагивали. Он чувствовал, как струя холода пробегала по его спине. Ужас и страх охватили старика. Он должен был употребить чрезвычайное усилие воли, чтобы не упасть на спинку кресла.
Ему казалось, что он слушал какую-то невероятную сказку.
Но когда Сивков, обманутый наружным спокойствием его превосходительства, позволил себе прямо обвинять сына, старик точно ужаленный поднялся с кресла и произнес глухим голосом:
— Ты лжешь, мерзавец!.. Признайся!.. ведь ты лжешь?
— Ваше превосходительство! — униженно лепетал Сивков. — Разве я осмелился бы…
— Доказательства!
Действовавший по уполномочию тотчас же вынул из бумажника маленький почтовый листок бумаги и осторожно положил его на стол.
Кривский нервно протянул руку, взглянул на строки, написанные карандашом, и опустился в кресло, подавив в себе крик скорби и отчаяния.
Почерк был очень хорошо знаком отцу.
Еще ниже склонилась седая голова старика. Но Сергей Александрович тотчас же ее поднял и снова слушал, что говорил Сивков.
А тот, рассыпаясь в извинениях, между прочим, рассказывал:
— Я, ваше превосходительство, единственно, чтобы не поднимать дела, осмелился явиться… Я только что от Бориса Сергеевича, считая долгом предварительно побывать у них с предложением покончить келейно дело и возвратить документы, но Борис Сергеевич изволили объяснить, что они не располагают средствами, и направили меня к вашему превосходительству!
Еще новый удар, но что значил он теперь перед только что нанесенным жестоким ударом?
Его превосходительство как будто даже и не обратил никакого внимания на слова Сивкова и машинально спросил:
— Он направил ко мне?
— Точно так-с!
Старик как-то съежился, словно озяб. Наконец он спросил:
— Сколько хотите вы получить за ваши… ваши документы?
— Включая пропавшую сумму, сто пятьдесят тысяч, ваше превосходительство!
— Сейчас у меня нет этих денег, но завтра к вечеру они будут. Завтра приходите и приносите всё… Чтобы никакого следа… Понимаете?
— Ни одна душа… ваше превосходительство!..
— Иначе вы, господин Сивков, будете со мною считаться. То же передайте и господину Гуляеву, чтобы не болтал. Я сумею наказать вас так, как вы и не думаете… Слышите? — грозно прибавил старик.
Сивков совсем перетрусил перед этой угрозой его превосходительства.
— Эту записку, — продолжал Кривский, указывая головой на листок, лежавший на столе, — прошу оставить у меня. Не бойтесь! — брезгливо прибавил Кривский, заметив испуг на лице Сивкова. — Записка будет до вечера цела…
Сивков почтительно раскланялся, обещав быть завтра ровно в восемь часов, согласно воле его превосходительства.
Бывший сыщик весело улыбался, выйдя на улицу. Он не сомневался, что его превосходительство исполнит свое обещание, и поторопился к отставному полковнику сообщить о счастливом окончании дела и порадовать его хорошим гешефтом. Полковник из этой суммы должен был получить половину, а остальная половина шла Сивкову.
Когда двери кабинета затворились, Кривский в бессилии откинулся на спинку, закрыл глаза. Вся фигура старика в эту минуту дышала глубоким беспомощным страданием. В кресле, казалось, лежал мертвец.
Он открыл глаза и медленно прошептал:
— Кривский, сын мой — вор! Господи! за что ты наказываешь?
Случайно взгляд его остановился на портрете Шурки. Презрение и жалость мелькнули в потухшем взоре его превосходительства.
— Подлец! — медленно проговорил он, отвернулся и не выдержал — заплакал.
Невыносимым бременем показалась ему жизнь. К чему жить? Чего еще ждать?
— Позор, позор! — беззвучно шептали старческие губы, в то время как сердце старика замирало в тоске и отчаянии.
Он просидел так несколько минут.
Однако приходилось все-таки спасти хоть честь имени от позора суда… Надо достать деньги. Старик решил все продать, что у него оставалось, а пока достать денег. Но где достать?