Борис побледнел:
— О деньгах я не говорю… Мне нет дела до денег вашей дочери.
— Эх, Борис Сергеевич, напрасно ты с нами родниться захотел… с мужиками… право, напрасно… По вашему калиберу, вам не надо было брать мужички… А ведь и у мужички душа-то божеская… губить-то ее не след… Ведь жизнь-то Дунина видна… А если переписка, ты говоришь, так ты бы с женой поговорил. Она тебе бы объяснила… Я знаю Петра Николаевича. Он человек честный.
— Очень даже!
— А Дуню напрасно ты хаешь. Она обманно ничего не сделает. У этой мужички душа открытая. Умный ты человек, Борис Сергеевич, а человека кроткого, видно, узнать не мог…
Савва пошел к дочери и завел с ней разговор о Никольском.
Евдокия вспыхнула и проговорила:
— Отчего вы о нем заговорили?
— Так, вспомнил…
— Нет, не так, папенька… Верно, муж говорил. Он давно мне о Никольском говорит… Советовал не принимать его…
— Он, Дуня, жаловался насчет писем…
— Значит, Борис Сергеевич и письма чужие читает?.. Что ж, и это не удивительно… Вот эти письма… Читайте, если хотите!
Евдокия достала письма и подала их отцу.
— Что ты, что ты?.. Чего мне читать-то… Разве я не верю тебе…
Савва так и не взял писем и только заметил:
— А ты бы их запирала, глупенькая!..
— И то… надо было запирать! — грустно проронила она.
Через несколько дней в квартире Бориса Сергеевича собрались лучшие доктора. Положение Евдокии внушало серьезное опасение. Больная второй день страдала в страшных мучениях, и решено было прибегнуть к серьезной операции. Грустный сидел Савва в кабинете Евдокии, рядом с ее спальной. Оттуда раздавались отчаянные стоны, и тогда Савва вскакивал, подбегал к дверям, снова отбегал и шептал слова молитвы. Мысль о потере Дуни наполняла сердце отца отчаянием и скорбью. «О господи, не попусти этого!» — шептали его губы, и он дал обет, в случае ее выздоровления, построить церковь в родном своем городе. Доктора только что прошли в спальню после совещания, бывшего в кабинете у Бориса Сергеевича…
— Она… будет жива? — спросил Савва, подбегая к доктору, который был сзади.
Доктор пожал плечами и проговорил;
— Мы сделаем все, что возможно…
Савва в отчаянии бросился на диван.
В спальне суетилась Анна Петровна Кривская и выбегала оттуда в кабинет к сыну. Борис в волнении ходил по кабинету.
— Ну что? — спрашивал он, останавливая взгляд на матери.
— Сейчас будет операция… Ты не волнуйся, Борис.
— Я не волнуюсь… Очень она опасна?
— Доктора не говорят… Кажется…
«Оставила ли она завещание?» — мелькнула мысль у Бориса.
О том же подумала и мать и спросила сына:
— Ты, конечно, знаешь, бедная Евдокия распорядилась на случай…
— Ничего я не знаю! — с раздражением ответил Борис. — Нашли время спрашивать!
Ее превосходительство снова хотела пройти в спальню, но ее туда не пустили.
Кроме докторов и акушерки, при Евдокии была старуха бабушка, мать Саввы. Она второй день не отходила от внучки и ласково улыбалась своей любимице, когда та поднимала на нее свой страдальческий взор… Она тихо шептала молитвы и как-то сурово глядела на докторов.
Доктора о чем-то шептались и, наконец, приступили к делу. Больную хлороформировали, и через две минуты в спальне воцарилась мертвая тишина.
У Саввы замерло сердце…
Вдруг раздался мучительный крик. Он подскочил к дверям и снова отскочил, не решаясь войти.
Через несколько минут вышли доктора.
Савва не решался спросить.
— Ваша дочь спасена! — проговорил один из врачей, — но зато внук ваш погиб… Бог даст, будет другой! — прибавил в утешение доктор.
Савва задрожал от радости.
Когда доктора вошли в кабинет и сообщили радостное известие Борису, то Борис пробовал было обрадоваться, но вместо радостной улыбки — улыбка вышла какая-то кислая…
Евдокия медленно поправлялась, и старуха бабушка, по ее просьбе, поселилась на это время у нее. Отец каждый день навещал дочь. Борис Сергеевич совсем не показывался у жены.
Когда молодая женщина совсем поправилась, ей подали письмо. Письмо было от Прасковьи Ивановны и получено было недели две тому назад. В этом письме Прасковья Ивановна сообщала, что совершенно неожиданно Петр Николаевич должен был уехать и что она с Колей в скором времени поедет к нему. От имени Петра Николаевича она сообщила Евдокии самые лучшие пожелания.
Через несколько дней Евдокия написала письмо мужу, уехавшему в провинцию на новое свое место, в котором сообщала ему о своем намерении оставить его навсегда. Борис Сергеевич отвечал письменно, что он желал бы формального развода. Когда Савва Лукич узнал об этом, то сказал дочери, чтобы она не беспокоилась — он устроит это дело.