Подобные русские красавцы молодцы почти в сажень ростом, черноволосые, чернобровые, напоминают что-то сказочное, богатырское…
Такое впечатление производил и Савва Лукич.
Под модным платьем, неловко облегавшем плотную фигуру, сразу угадывался великорусский мужик. Туго накрахмаленные воротнички давили мускулистую шею, окрепшую в пестрядинной рубахе, перчатка, очевидно, сковывала руку, привыкшую к сохе и косе, и, казалось, сейчас лопнет по швам, а черный сюртук сидел на нем неуклюже и точно стеснял размашистость движений и жестов вчерашнего мужика, ставшего сытым и выхоленным барином.
Не шло к нему городское модное платье!
То ли дело надеть на этого молодца красную рубаху и шапку с павлиньим пером, посадить его на облучок и дать ему в руки вожжи! Перед вами был бы красавец ямщик, полный жизни и удали, который смутит не одно женское сердце.
Леонтьеву было за пятьдесят лет, но на вид ему нельзя было дать и сорока, так он был крепок, свеж и моложав. Жизнь кипела в нем неудержимой волной. Энергия сказывалась в этой мощной фигуре, та энергия, которая не оставляет человека в покое, несмотря на препятствия. Чем более препятствий, тем настойчивее лезут напролом такие натуры с какой-то дикой отвагой, словно бы те богатыри, свершавшие чудеса в давнопрошедшие времена.
Савва Лукич грузно опустился на диван, стянул перчатку с левой руки, точно в перчатке ему невозможно было приступить к делу, крякнул и проговорил своим мягким приятным баритоном:
— А я ведь к тебе, полковник, по делу.
Савва Лукич говорил по простоте на «ты» с людьми, которые на это не сердились.
— Что прикажете, Савва Лукич?
— Да прикажу я, любезный приятель, вот что: не можешь ли ты мне одолжить тысчонок двести, ась?..
Савва Лукич произнес «тысчонок двести» с такою небрежностью, точно дело шло о двухстах рублях.
— Мне, дорогой мой Иван Алексеич, на самый короткий срок… Так денька на три, на четыре!.. А бери ты с меня процент какой хошь… Грабь!.. — добродушно рассмеялся Савва Лукич, трепля своей широкой лапой по плечу полковника.
Полковник, по обыкновению, опустил глаза, как только речь зашла о деньгах. На лице его появилось серьезное выражение. «Двести тысяч! И как он говорит об этой сумме. Как говорит!.. Впрочем, и то — для него двести тысяч — пустяки!» — с завистью подумал полковник, сразу решаясь дать деньги.
— Главное дело, полковник, осерчал я на банк. Приезжаю, а новый директор там у них правила какие-то завел. Завтра, говорит, пожалуйте. Наплевать, мол, на вас с вашим завтра. Леонтьев завтраков не знает! Я и сегодня достану у добрых людей… Ну, что ж ты, полковник, задумался… Будешь грабить, что ль?.. — весело говорил Савва Лукич. — А может, обеспечиться хочешь? Любой из домов бери, а то фабрику, а мало тебе фабрики, деревню какую, что ли… У нас этого добра довольно!.. — слегка бахвалился Леонтьев своим богатством.
— В котором часу нужны деньги, Савва Лукич?
— Да к пяти часам, что ли? Тоже человеку обещал вечером.
— Так в пять часов деньги будут готовы.
— Ну и спасибо, приятель, спасибо. Удружу я тебе, добрый человек, если могу чем. Только вряд! Ты деньгу копишь, не то что наш брат, держишь ее в банке, а я, грешный человек, не могу держать взаперти копейку. Она у тебя раз оборот сделает, а у меня двадцать… Такой нрав проклятый… Ну, и деньги идут меж рук, как вода сквозь сито. Жить люблю не по-твоему!.. Вот еще намедни купил я на Кавказе дачу. Ну, скажи мне на милость, на кой прах мне на Кавказе дача? Когда я поеду на эту самую дачу, да и, слава богу, дач у нас довольно, а купил… Так позарился, в амбицию вошел и купил… И так вышло, что когда я покупал, то мне вдруг так захотелось этой самой дачи, что хоть вынь сейчас да положь… Уж мне и жена говорит: «Савва, на что тебе эта дача, кто поедет на Кубань, на твою дачу?..» А я все свое… Ну, и купил. И когда покупал, то такой задор меня взял, что спроси с меня за эту дачу втрое — дал бы, ей-богу дал бы, только бы сердце свое успокоить!
Савва Лукич смеялся громким, раскатистым смехом, рассказывая об этом. Полковник слушал не без тайной зависти и тоже улыбался.
— Что же вас подзадорило, Савва Лукич?
— Да как сказать? первое дело — плант подзадорил, а второе дело — компания у меня сидела, и Сидоров Хрисашка хотел эту самую дачу купить… так на ж… не купишь!.. и главное… Хрисашка же эту самую механику и подстроил, шельма… Дача-то к нему за долги за пять тысяч переходила, а он вид сделал, будто купить ее хочет; знал, чем раззадорить меня! — и сцапал с меня тридцать пять тысяч… И шельмец же он… После встречается и рассказывает все как было!