В последующие несколько дней пути до родной деревни Тэваза, мы разговаривали очень мало. Да и эти редкие разговоры уже не были скрашены его искренней широкой улыбкой, как раньше. Он вообще в эти дни держался как-то холодно и отчуждённо, словно сросся с ролью наёмника, для которого существует одна задача и цель — довести клиента до конечного пункта, а поддержание непринуждённой атмосферы общения в задачи этого наёмника не входит. Теперь ночами он спал на своём собственном одеяле, которое успел раздобыть где-то без меня. О былом Тэвазе и нашей дружбе, если так можно обозначить наши отношения, по крайней мере, их былую дневную составляющую, напоминал только конь под ним — всё ещё тот, которого мы приобрели в день нашего знакомства.
И если сначала я пыталась как-то его разговорить, вернуть прежнюю лёгкость общения, то вскоре поняла безнадёжность этих попыток и уныло плелась следом, время от времени позволяя себе любоваться его широкими плечами, копной тёмных волос в неизменном хвосте, и радуясь, когда он снисходил до нескольких скупых фраз, обращённых ко мне. Когда же землю покрывала темнота, свернувшись клубочком на сложенном вдвое одеяле и накрывшись тёплым плащом, я мечтала о том, чтобы Тэваз, как и раньше, как ещё месяц назад, тихо опустился бы рядом со мной и поделился своим теплом. И не только теплом. Хотелось, как бы я не гнала от себя это желание, снова того дикого страстного секса, что дарил мне только он. Хотелось дорваться до его тела и всё его покрыть поцелуями, наслаждаясь своей женской властью и упиваясь ответными ласками. Но теперь мне оставались лишь воспоминания о тех безумных ночах.
За это время нам не попалась ни одна таверна, ни один постоялый двор. Мой провожатый объяснял это тем, что тут уже в основном раскиданы по лесам и возле них поселения оборотней, которые исконно считают эти края своими. И они не любят останавливаться в тавернах людей, даже если в перемещениях их застаёт ночь. Когда закончились припасы, взятые в день отъезда из Сармидоса, Тэваз вновь обращался, чтобы принести убитое им животное к нашему костру. Однажды, при только начинающихся сумерках, я попросила мужчину показаться мне в образе его зверя, чтобы разглядеть его, как следует, и сохранить этот образ в памяти. «Буду внукам рассказывать когда-нибудь о своих приключениях!», подкрепила я свою просьбу веским доводом.
Я сидела возле костра, а большой и мощный зверь стоял в шаге от меня, сверля своими пронзительными, жёлтыми глазами. Даже под короткой и гладкой тёмно-коричневой шерстью, казавшейся в сумерках чёрной, были видны стальные мышцы, рельефно выделяющиеся на всём теле. Морда зверя была не похожа ни на одно из известных мне животных — это была смесь человеческого лица, волка и крупного кошачьего. От волка — глаза и уши. От кошки — плоский вытянутый нос и челюсти. Но во всём этом просматривалось человеческое начало, по крайней мере, мне так казалось, при взгляде в эти разумные печальные глаза. От самой кошачьей лапы и до мощных плеч доходили острые шипы костяных наростов, сходились в одну линию на спине и спускались вниз по позвоночнику, как дополнительное к острым клыкам и когтям оружие ближнего боя. Хвоста никакого не было. Пару раз моя рука невольно дёрнулась по направлению к зверю, но дотронуться я не решилась. Тогда, поняв моё замешательство, он сам ткнулся в мою руку мордой и горячим шершавым языком лизнул сердцевинку моей ладони. Внутри словно всё замерло в восхищении и страхе перед этим существом, что так смиренно ластилось ко мне, позабыв, что одним ударом лапы, одним сжатием мощных челюстей он способен закончить мою жизнь здесь и сейчас. Остроты ощущений добавляло осознание того, что это — Тэваз, тот самый весёлый и искренний парень, в которого я имела неосторожность влюбиться. Зверь сделал ещё один шаг ко мне и, уткнувшись носом в моё лицо, лизнул его. Внизу живота от этого прикосновения его языка и морды к моему лицу разлилось теплом желание, руки сами потянулись к шее зверя и пальцы обхватили её за ушами. Одновременно с желанием я ощутила и всецелое доверие к нему, словно могла возложить на него всю ответственность за свою жизнь.
Когда я пальцами начала гладить и ласкать его шею и уши, зверь жалобно взвизгнул и поспешил от меня прочь. А через некоторое время, показавшееся мне долгим ожиданием, вернулся уже Тэваз-человек, таща за собой немаленькую тушу дикого кабана. Да, ужин у нас будет о-очень сытный. И завтра не придётся переживать о еде.
Глава 12
Ровный пейзаж степей постепенно стал сменяться всё большими и большими холмами, сменившимися со временем низкими и высокими горами. Одни были покрыты деревьями, в основном хвойными, хотя иногда попадались и лесные участки уже почти голых деревьев, готовящихся к долгому зимнему сну. Другие стояли по сторонам от нашей дороги бесплодными каменными великанами, и казалось, что вот-вот что-нибудь произойдёт, и они проснутся от своего вечного сна. Вокруг стояла оглушительная тишина, прерываемая лишь звуком копыт наших лошадей о твёрдые камни на дороге да криками птиц, парящих над нами в чистом сером холодном небе.
И сама дорога не была похожа на дорогу — так, тропа, щедро покрытая упавшими с гор камнями. Часто встречались небольшие озёра. Вода в них была настолько чистой и прозрачной, что так и манила окунуться в неё, смыть с себя пот и пыль многих дней пути. Только холод мешал поддаться этому желанию да пронизывающий ветер, гуляющий между гор. Я ежилась и куталась в свой плащ, накинутый поверх куртки, придерживала сдуваемый ветром капюшон и завидовала Тэвазу, который даже не сутулился, чтоб сохранить тепло. Всё так же ровно и прямо он держался в седле, словно ветер, трепавший его волосы, был тёплым летним морским бризом. А сегодня с самого утра зарядила мелкая морось, которую и дождём назвать язык не поворачивается. Но, тем не менее, за несколько часов она почти насквозь промочила мой плащ и часть брюк, им не покрытых. Холодно, зябко, противно… Сырость пробирает до самых костей. Утомлённая долгим переходом и холодом, я припала туловищем к шее своей лошадки в надежде собрать от её тела хоть крохи тепла.
— Уже совсем скоро, — сказал Тэваз, заметив моё состояние.
Только дорога всё продолжалась и продолжалась, и казалось, что не будет конца и края моим мучениям.
Сначала я услышала голоса. Их было много. Слов не разобрать, но общий фон и смех заставили напрячь слух и подняться в седле. Я всматривалась в пространство между деревьями, но всё будто сливалось и ничего не различить, кроме примелькавшихся за эти дни стволов, стволов, стволов…
— Тэваз! Братишка! — как будто вырос из-под земли и бросился навстречу нам молодой мужчина. Тэваз впервые за долгое время радостно улыбнулся, жаль, что не мне, и, спрыгнув с лошади, раскрыл руки в стороны, чтобы потом сомкнуть их крепкими мужскими объятиями за спиной друга. — Думал уж, что и не увижу тебя никогда! Ты что ж так долго не объявлялся?
— Не мог, — коротко ответил Тэваз, отстраняясь от друга и хлопая того по плечу. — Как отец с матерью?
— Да нормально, не переживай. Поначалу, конечно, смотреть на них жалко было, всё мать ждала тебя, выглядывала. На пару с отцом первые месяцы только и рыскали в горах, думали, хоть живого, хоть мёртвого тебя домой воротить. А как тело не нашли, так и успокоились они немного, — значит, жив, ушёл зверюга!
— А это кто? — спросил незнакомый парень, кивком головы указывая в мою сторону?
— Это Кира. Она… Мы сюда по делу завернули — завтра расскажу. А сейчас давай быстрее в стаю — очень хочу родителей увидеть.
Я представляла себе поселение оборотней таким же, как и множество деревенек, виденных нами, — небольшие одноэтажные сельские домики, огороженные деревянными заборами, разве что без огородов. Слабо мне верилось в то, что звери-оборотни картошку с помидорами выращивают. Но эти дома-срубы, сплошь построенные из длинных круглых брёвен, все, как один, возвышались на два-три этажа. И никаких заборов! Ни одного! Хоть с огородами угадала, хотя, кто их знает…