Помню, после этого они начали нас разглядывать увлажнившимися от волнения глазами, словно до них только сейчас вдруг дошло, что жизнь пролетела и они сидят в гостях у собственных взрослых детей. Растерявшись под их пристальными взглядами, мы улыбались, как два подростка. И вот в самый разгар этого торжества семейной приязни мой отец неожиданно спросил:
— Слушайте, а как вы познакомились?
Ни Алиса, ни я не нашли в себе сил сразу ответить на этот вопрос. Помехи, засевшие в мозгу с прошлого раза, не давали нам собраться с мыслями, и мы молчали, продолжая идиотски улыбаться. Так и получилось, что инициативу взял на себя Жерар. Горя желанием показать, что прошлое осталось в прошлом и все забыто и прощено, он позволил себе пошутить:
— В клубе групповухи, вот где они познакомились!
Но, произнося эту фразу, он не учел, что мои родители не имели ни малейшего понятия о подоплеке этой милой шутки. И потому смотрели на него несколько удивленно. Вот тут-то и надо было все им объяснить, но, сам не знаю почему, мы не проронили ни слова, только сидели и смущенно моргали глазами. Впрочем, настоящее смущение поджидало нас впереди. Когда мой отец, уставившись на меня, проговорил:
— Ни капли не удивляюсь! Ты, Фриц, достойный сын своих родителей!
Элеонора чуть в обморок не хлопнулась. Вся вечеринка мгновенно предстала перед ней в новом свете. Она сочла, что сидит на диване слишком близко к моим родителям. Вскочив с места, она решительно произнесла:
— Ну все, нам пора.
— Вот именно, — подтвердил Жерар.
Возникшая неловкость так и не рассеялась. Алисины родители торопливо одевались. Прием завершился сокрушительным фиаско, хуже того — фиаско с дурным запашком. Да что ж такое творилось между нами с Алисой, чтобы наша способность вызывать катастрофы достигла таких высот? Мы стремительно шли ко дну, и я сделал последнюю отчаянную попытку спасти закупленную в «Икее» мебель:
— Да нет же! — крикнул я. — Мы с Алисой познакомились, потому что не любим лососину! Терпеть не можем!
Я не очень хорошо расслышал, но, по-моему, Элеонора пробурчала себе под нос что-то вроде: «Сумасшедший дом!» И ее худощавый белесый силуэт растаял в темноте лестничной площадки. Мрак поглотил ее — свет в подъезде не горел.
11
Алиса много работала: давала уроки немецкого на дому, а в оставшееся время преподавала в коллеже на окраине, в так называемом проблемном районе (что внушало ее матери неподдельный ужас). Я получил повышение в «Ларуссе» (что внушило неподдельный ужас моей матери). Мы жили вместе. И постепенно начала приобретать все большую привлекательность мысль о том, что недалек тот день, когда нам, вполне довольным этой прекрасной нормальной жизнью, захочется пожениться и произвести на свет мальчика, который будет играть в футбол, или девочку, которая будет играть на фортепиано. Как-то утром, размышляя об этих материях, я сказал себе: «Эге, Фриц! Похоже, ты стал взрослым мужчиной». Затем вспомнил о Селине и сделал маленькое уточнение: «Ты стал взрослым мужчиной с большими заморочками».
Тело Селины я знал наизусть. То, что поначалу представлялось ни к чему не обязывающим сексуальным пикником, неумолимо превращалось в рутину. И у меня все чаще возникало странное чувство, что настоящая моя любовница — Алиса. В общем, пора было кончать с этой связью. Но Селине как-то удавалось уговорить меня потянуть еще и не рвать с ней отношений. Теперь-то я понимал, что они превратились в нечто большее, чем простое слияние тел, и мысль о том, что я могу ее бросить, была ей непереносима. Селина физически не допускала ее. Утверждала, что любит своего мужа, а со мной всего лишь развлекается, но до меня уже дошло, что нельзя верить в легкомыслие женщины, которая отдается тебе так, как отдавалась мне Селина. И я уступал — из трусости, по привычке и в силу своей мужской натуры.
Мы пытались разнообразить наши постельные игры, особенно Селина. В своих стараниях вдохнуть жизнь в агонизирующее влечение она выглядела почти жалкой. Мы были как две свечи, которые догорают, да все не могут догореть, — две свечи, создающие обманчивое впечатление, что они не погаснут никогда, что крошечный огонек, озаряющий воск, будет трепетать вечно. Не знаю, кому принадлежит высказывание: «Только свечи знают тайну агонии», но мы с Селиной именно этим и занимались — все глубже проникали в тайну агонии.
Она не задавала мне вопросов о том, как я живу, а я строго-настрого запретил ей посылать мне эсэмэски по вечерам и в выходные. И все-таки я не знал покоя. Постоянно ощущал ее гнетущее присутствие в своей жизни. Та, которая была неиссякаемым источником легкости, превратилась в тяжкое бремя. Правду говорят, что поначалу все легко; счастье надо мерить на вес — хочешь узнать, в каком состоянии твоя любовь, прикинь, какие гири ее уравновесят. Одним словом, Селина серьезно омрачала мое существование, тем более что она — не буду скрывать — перешла к угрозам. Не прямым, не в лоб, но она явно мне угрожала — коварными намеками и взглядами. Если я откажусь с ней встречаться, она пойдет и расскажет все Алисе. Это был чистой воды шантаж. Самое противное, что я должен был расплачиваться за чужие грехи. За ее Харольда, которого я знать не знал. Его поведение давило на меня, как будто мы были поставленными рядом костяшками домино. И я имел все основания опасаться, что окажусь последним в ряду и именно на меня свалится вся длинная цепочка чужих разочарований.