Окно было плотно заперто.
Все это было похоже на чудо, на волшебную сказку.
Василий Игнатьевич опустился на стул и любовался золотым маслом, румяным хлебом, розовым мясом. Потом он осторожно приподнял буханку - под ней оказался такой же серый конверт, как и в первый раз, и в записке было написано: "Мужайтесь, ребята, мы скоро увидимся. Друзья".
Когда наступит это долгожданное "скоро"? Кто эти друзья?
Друзья!
Сумел ли ты выбрать себе настоящего друга? Друга, которому ты можешь рассказать все-все, все твои мысли и даже то, в чем иногда самому себе не хочется сознаваться? Сумел ли ты найти друга, плечо которого ты будешь чувствовать всю жизнь: в учебе, в бою, в труде, в радости и печали? Пусть лягут между вами годы в километры, но ты знаешь: он есть и поспешит на твои зов. Нашел ли ты его? А если нашел,- бережешь ли дружбу? Сам умеешь ли быть тем, кто называется высоким словом "друг"? Это нелегкое умение. Ты должен чувствовать боль и настроение другого, забывать о себе, не копить мелкие обиды, быть рядом, когда придет беда, и твердо верить. Научился ли ты этому?
* * *
В этот день был настоящий обед. Был мясной душистый суп с золотыми пятачками жира, и в каждой тарелке лежал плотный кусочек мяса; мяса, которое можно было жевать и жевать и чувствовать, как силы вливаются в твои руки и ноги. У каждого прибора - кусок хлеба. Тот, кто долгое время не держал в руках эти пахучие рыжевато-серые ломти, хорошо знает, что такое "кусок хлеба"!
Ребята снова смотрели на Геру и улыбались ему и подмигивали друг другу. А Гера, как и в тот раз, сумрачно не поднимал глаз и даже не слышал, как Юра сказал Анне Матвеевне, раздававшей суп:
- Вы мой кусочек мяса тоже положите Гере.
- Почему?
- Ну,- смутился Юра,- ну, он большой, ему больше надо... Ну, я не знаю...
- Глупости все,- отрезала Анна Матвеевна.
К вечеру сварили из костей холодец. Правда, мяса в нем почти не было, но он так великолепно пахнул, это была настоящая еда! Ужинать сели у кровати Муси, чтобы быть всем вместе. В лад стучали ложки, и сытые ребята повеселели, подобрели, и злой туман недоверия рассеялся и улетел куда-то. Ребята глядели друг на друга ласково и говорили, говорили, говорили... Вдруг стали вспоминать о доме. Не о маме, и не о папе, не о людях (об этом было слишком больно говорить вслух), а о комнатах, книгах, о вещах...
- Подумайте,- изумлялся Юра,- я даже не могу вспомнить, какие у меня были в комнате обои! Что на них было нарисовано...
- А я помню,- сказала вдруг тоненьким голоском Муся,- у нас были цветочки красненькие, а так стоял шкаф, а вот так - папин стол.
- А знаете, у нас собачка Бойка, такая смешная, у нее...
- Нет, ты подожди,- у моего папы в темном чуланчике настоящая мастерская, даже токарный станок поставлен. Когда папа работает,- в кухне падают кастрюльки.
- А у нас красный чум,- сказал Хорри.
И вдруг Леша оборвал его:
- Не желаем мы слушать про твой чум.
И все замолчали, осеклись. Хорри сжал губы и вскинул голову. А Лиля, обведя глазами ребят, стала поспешно рассказывать о Ленинграде: о его прямых проспектах, о круглых желтых фонарях на розоватом небе, о Медном всаднике. "Люблю тебя, Петра творенье",- тихонько начала Лиля, а Таня и Юматик, шевеля губами, беззвучно повторяли за ней бессмертные слова.
А потом Юра прочел стихи об Артеке.
И хотя коптилка еле мерцала, выхватывая из темноты то чью-то щеку, золотую косу Лили, худенькую руку Кати, почему-то всем показалось, что сидят они вокруг пионерского костра, и всем захотелось спеть. А петь было нельзя и, в конце концов, по разрешению Тани, спели шепотом.
Это, верно, первый раз в жизни пионерскую песню пели шепотом. И было это похоже не на песню, а на шорох листьев в осеннем лесу. А все-таки пели. И спать ушли довольные, с ощущением, что пусть за окном лес, а за лесом своя родная страна, которая не покинет, не оставит.
Только все-таки кто-то плакал ночью...
21. Северный олень
Горести идут за горестями, трудности вливаются в них, течет бурливая река жизни, но есть все-таки и свои радости у наших ребят: сегодня Муся встанет с постели. Уже три дня держится нормальная температура, и Таня позволила вывести девочку на террасу.
Катя уже четыре раза подметала террасу, Лиля наполнила все вазы цветами. Тут и любимые Мусины ноготки, и душистый горошек, похожий на рой разноцветных мотыльков, и пышный "золотой шар". Катя принесла на террасу Мусиного плюшевого Мишку; она долго чистила его платяной щеткой и пришила ему вместо потерянного левого глаза сапожную пуговицу, отчего казалось, что Мишка, глядя на вас, значительно прищуривается. Мальчики выкатили на террасу большое кресло, навалили на него груду подушек, и вот Василий Игнатьевич вынес Мусю на руках. Какое большое кресло и какая маленькая худенькая девочка!
Кресло поставили на самом солнышке; может быть, оно хоть немного зарумянит ее бледные щеки. Все сгрудились вокруг девочки. Каждый хотел сказать ей ласковое слово, улыбнуться, погладить, а Анна Матвеевна, взволнованная, смотрела на худышку и думала: "Ее бы сейчас кормить да кормить! Ей бы яиц и масла, манной каши на молоке!" А ребята смотрели друг на друга и подталкивали друг друга локтями; они знали, что сейчас будет что-то очень хорошее. Это "очень хорошее" принесла Таня, и все смотрели на ее руки, не спуская глаз. Таня несла осторожно, как драгоценность, полную пиалу душистого, свежего малинового киселя. Муся не знала, что каждый из ребят отказался вчера от половины картофелины (а ведь только по одной дали на завтрак), чтобы Анна Матвеевна могла сделать крахмал для Мусиного киселя. И три чайные ложки сахарного песка, которые натрусила Анна Матвеевна из всех мешочков, тоже пошли на этот кисель. Муся ничего не знает. Она пьет кисель прямо из пиалы, и губы у нее делаются розовые от малинового сока, а ребята сидят вокруг нее - кто на полу, кто на стульях и смотрят на маленькую Мусю, на маленькую, увы, пиалу и на такой вкусный-вкусный, вкуснейший кисель! Может быть, у кого-нибудь и засосало под ложечкой; может быть, кто-нибудь отвел глаза, но разве в этом беда? Никто не позавидовал Мусе, никто не отхлебнул бы из ее чашки ни одного глотка, как бы она ни уговаривала. Никто, за это я тебе ручаюсь.
И вот пиала пуста. Муся откинулась на подушки, и удовлетворенный вздох вырвался у ребят.
- Муся, посмотри, что я для тебя достал,- сказал Юматик и протянул Мусе завязанную банку, а в банке, вы подумайте, лесенка! А на лесенке, вы подумайте, пучеглазая лягушка-квакушка, так и смотрит на Мусю, так и удивляется.
- Ишь, какая! - рассмеялась Муся.- А зачем она на лесенке?
- А это,- объяснил Юра,- феномен природы. Будет собираться дождь,- она полезет вверх по лесенке. А в сухую погоду зароется в мох на дне банки.
В это время, несмотря на то, что солнце палит нещадно и на небе нет ни одного облачка, "феномен природы" поднимается по лесенке и удивленно смотрит на ребят.
Ребята дружно хохочут.
- Странно,- сказал Юра задумчиво,- или я, или она что-то перепутали.
- Ну, конечно, она,- убеждал Юру верный Пинька.
- Муся,- сказала Лиля,- давай-ка я заплету тебе косички. Вон какие у тебя выросли за болезнь волосы! Я тебе и ленты приготовила.- Лиля протянула Мусе розовые ленточки. И опять все смеются, хотя в этом нет ничего смешного. Просто всем хочется смеяться и радоваться оттого, что все вместе, все на ногах, никто не лежит и не стонет в спальне, не пахнет лекарствами, не ходит с суровыми глазами Таня. Оттого, что светит солнце, поют птицы, летают, трепеща стеклянными крыльями, стрекозы, а главное - оттого, что маленькая Муся - "пичуга", как называет ее Василий Игнатьевич,- которая так напугала всех, сидит в кресле и будет поправляться с каждым днем. Поэтому всем хорошо и все вызывает смех: и пучеглазая лягушка, и то, как Пинька надул толстые губы, и как Катя зацепилась за ножку стула, и как запрыгал шальной воробей по ступенькам террасы, потом опомнился, перепугался и с отчаянным чириканьем улетел восвояси.