Кайлу было только пять лет. В пять лет ты понимаешь какие-то вещи… Но не все.
В пять лет никто не должен входить в спальню мамочки, потому что она не проснулась, и никто не должен видеть темно-красное пятно на подушке. Прямо под ее волосами.
2
– Алло?
– Мамочка лежит, а подушка вся красная.
– Твоя мамочка спит?
– Я так не думаю.
Собеседнице Кайла показалось, что ее ударило током и разряд прошел от головы до ног. Джулия дос Сантос всегда боялась услышать эти слова. Она занималась своим делом уже более сорока пяти лет и каждый вечер, возвращаясь домой, повторяла как молитву: «Пока нет. И, надеюсь, никогда не произойдет», но с глухой и странной уверенностью в том, что это обязательно случится.
Это был последний день ее работы перед выходом на пенсию. Но… и на другой день, и во все следующие дни она будет слышать только голос этого маленького мальчика.
– Где ты живешь, малыш?
– В белом доме с розами.
– Где это?
– В Уиллингтоне.
– Ты знаешь название улицы? – спросила Джулия, мгновенно поворачиваясь к плану города.
– Нет.
– Из твоего дома видно церковь?
– Да. Из моей спальни.
Джулия красным фломастером обвела круг на плане Уиллингтона и попросила мальчика рассказать, что особенного есть на его улице.
– Гараж с разбитыми машинами.
Джулия поставила кончик фломастера на начало улицы Остин.
– Вижу. А твой дом, он какой по счету?
– Последний.
– Я знаю, где ты живешь, малыш. Как тебя зовут?
– Кайл Джен-кинс, – по слогам произнес он.
– Послушай меня, Кайл. В доме, кроме тебя, есть кто-нибудь еще?
– Нет. Только мамочка.
– Малыш, жди нас на крыльце. Никуда не уходи. Мы сейчас будем.
– А мамочка?
– Мы едем, малыш. Оставайся на улице.
Кайл не пошел на крыльцо ждать приезда службы спасения. Он спустился в спальню мамочки. Она не пошевелилась. Мальчик не слышал ее дыхания. Он понял, что она больше никогда не заговорит, и скоро ее опустят под землю, и он ее больше никогда не увидит. Поэтому Кайл вскарабкался к ней на кровать, поднял одеяло и положил голову ей на плечо. Возможно, она пела… Может быть, она счастлива там, куда ушла…
Через несколько минут он услышал сирены машин, затрещал гравий на подъездной дорожке. Захлопали дверцы, кто-то позвал его по имени. Звуки заняли его голову, и кто-то открыл дверь.
3
Берджинтон, пригород Лондона
Корин было пять лет, когда в доме появился Тимми. Ее мать уехала в роддом, и девочка вместе со своими четырьмя братьями ждала возвращения отца. Войдя в дом, отец сразу отослал приходящую няню и сказал голосом, которого Корин еще никогда у него не слышала:
– Еще не закончилось! Дело плохо, как я посмотрю! Ребята, не приставайте ко мне! Отправляйтесь в сад, а ты, Корин, принеси мне пива. Ох! Проклятые святые Схватки! Если бы ты только знала, как я волнуюсь за твою мать.
Мальчики удрали на улицу. Играть. И смеяться. И делать глупости. Пачкаться, как поросята, и веселиться, а ей оставалось только стоять и слушать, как ругается отец. Он сдвинул кастрюли и сковородки, а она подумала о матери и о святых Схватках.
Корин была единственной девочкой в семье Бентон. Поэтому именно ей следовало остаться в кухне. Корин считала это нормальным, потому что так поступала ее мать. Как нормальным было и то, что у нее становилось больше дел, когда мать, зима за зимой, уезжала в роддом. День за днем отец недобрым словом поминал святые Схватки, умолял святую Боль больше не мучить его супругу и заявлял, что его жена – их мать – просто «святая», когда она переступала порог с новорожденным, спеленатым, словно кровяная колбаса. Детям отец объявлял, что это их рождественский подарок. Старшие кричали, что отец над ними смеется, а Корин думала, что Санта-Клаус не посещает семьи с одиннадцатью детьми. Не потому, что они хуже других, а потому, что в его корзине не хватит места для десяти мальчиков и единственной девочки семьи Бентон. Какой бы вежливой она ни была!
Проходили годы, безысходно похожие друг на друга. Всё такие же хорошие оценки, вечный успех. Десять. Двенадцать. Четырнадцать зажженных свечек. Корин молилась святой Забывчивости, чтобы родители не помнили об этом и позволяли ей ходить в школу. Она обожала учиться и старалась скрыть свой возраст. Она опускала голову, носила объемные пуловеры, заплетала в косы свои длинные волосы. Она не успела оглянуться, как ей исполнилось шестнадцать, и однажды за завтраком отец констатировал, что его хорошенькая маленькая белокурая дочка, которая играла в саду, за одну ночь – он мог бы в этом поклясться! – превратилась в девушку необыкновенной красоты. «Я это вижу. Другие это видят».