Убить Эрбера доктор не способен, ведь даже гадина-хирург не может ни с того ни с сего стать хладнокровным злодеем, иначе полиция проведет расследование, а преступление на руку невиновным, которые могут безнаказанно прикидываться храбрецами, тогда как виновным приходится оправдываться, как будто кого-то убивали ради удовольствия, вакханальское правосудие раздает тогда кучу судебных поручений, поэтому в антропометрических карточках сыновей Капо столько всего, что можно завалить фотками порносеть всей Северной Америки, там есть их булки крупным планом, раздвинутые таким манером, чтоб было видно, что внутри нет ничего, кроме говна, оборот которого никто еще не додумался запретить, ведь нужно обладать просто-таки дьявольской властью, чтобы контролировать его производство по всему свету, иначе запрет не будет рентабельным; пока полиция не обнаружит жертву убийства, утонувшую голяком в море какашек, говном она заниматься не станет, поэтому Эрбер по-прежнему жив, и ни один зад не придвигается к его заду ближе, чем на сотню локтей, если верить его любовнику; Эрбер этим гордится, как будто сам слепил свои булки из собственного члена и у доктора к этому слабость, ну а Скот даже не хвастается, ведь любовь разорительна, а запасы монокараба не безграничны, поэтому он возвращается к психо — хорошему средству от жопозависимости, поскольку под порошком сгодится любая задница: ведь ты же витаешь в облаках.
Когда доктор насаживает Эрбера на швабру, то, конечно, парнишке в любом случае лучше, если у него между булок торчит настоящая палка, а не хер, над которым все открыто стебутся, ведь ничто так не нервирует Скота, как сплетни о его члене; не успеет начаться вечеринка Эрбера со шваброй в жопе, как он уже ноет, что его привязали, но иначе бы он сбежал, а одураченный доктор употреблял бы героин в одиночестве, и прощай, любовь, хотя когда он ширяется с другим мальчишкой, его партнер сговорчивее, ведь у него есть уникальная возможность выжить Эрбера из бумажника Скота, и Миша надрывается под ударами плетки, поскольку не хочет разочаровать доктора, так что затем разочаровывается он сам, если Скот прячет свой член, утверждая, что жертву не истязают ради ее же удовольствия, иначе она считает, что ей достаточно заплатили плеткой, лучшие вечера со Скотом — это когда он так наставится героином, что всю ночь потом блюет на кровати, довольный, как слон, и даже не надо раздеваться, ведь при минимальной сноровке можно уйти вечером и вернуться утром, внушив ему, что он трахал тебя всю ночь напролет, из гордости он выдает двойной оклад, но доктор ничего не зарабатывает, когда употребляет свой же товар, поэтому он продает его, давая один даровой пакетик Эрберу за каждые десять пакетиков, расплачивается за это вся деревня, ведь Скот поднимает цену на десять процентов, для того чтобы щедрость ему ничего не стоила, Эрбер — грязный торчок, и всякий раз, когда мы его трахаем, то загоняем чуть глубже; если бы и впрямь отучить парнишку от психо, он бы помер, как и его братья, но героин его только бодрит, иногда по утрам или после ночи истязаний кажется, что во второй половине дня будут похороны, но всего один укольчик, и Эрбер находит в себе силы, а не открывает рот с просьбой, чтобы его прикончили: сторонникам легалайза есть над чем задуматься.
Дрочка — процедура, которую у Беарна нет возможности проводить слишком часто, ее нельзя запороть, для начала он задергивает шторы, ведь эксгибиционизму тоже есть предел, только представьте себе, как весь Вакханаль прилипает к окну с полевыми биноклями, пытаясь рассмотреть член, спрятавшийся под складками жира, Беарн закрывается на засов и выключает телефон, словно кому-то может прийти охота составить ему компанию, еще нужно запереть Аженора в шкафу для швабр, иначе попугай начнет распускать сплетни при гостях; перед тем как раздеться, Беарн моет руки, а затем ложится голяком на кровать, завесив все зеркала и разложив под рукой наркоту, ведь если придется вставать, когда он уже будет на грани оргазма, чтобы приготовить себе кокаин или взять попперсы в морозилке, не видать ему ни капельки спермы, этот импотент остается спокойным, как покойник, перед самой красивой задницей на свете, но когда он дрочит наедине с собой, то обсирает простыни, ведь говно — его стихия, и если бы он мог жить в туалетном очке, жизнь его стала бы вечным блаженством, в своих фантазиях он парит высоко, потом становится перед какашкой на колени, вставляет в нее монетку и пытается вытащить зубами; тщательно обмазав собственное тело и лицо горячим говном и вдоволь его наглотавшись, он засовывает три пальца себе в задницу на идеальную глубину, остальные никогда ее в точности не достигают, он дрочит себя свободной рукой и, перед тем как кончить, пару раз хорошенько вдыхает попперсы, ведь в тот момент это очень приятно, но едва спускаешь малафью, возбуждение спадает, а попперсы вызывают целый шлейф побочных эффектов, так что подавленное желание оборачивается омерзением, а член мгновенно обмякает, наркота наводит Беарна на мысль, что есть и другие способы быть счастливым, помимо пачканья простыней: он мог бы жениться, завести прорву детей и сочинять сказки, если б только у баб щели были поменьше.