Однако нужно было срочно от него избавиться, ведь не прошло и полгода после выхода Сорвиголовы из клиники, как его пришлось спешно похоронить, труп завонялся, и мы не знали, как отомстить поганому врачу, раньше мы думали: Хрен с ним, если Сорвиголова сделается импотентом, для Скота настанет час расплаты, зря только насмешники переметнутся, но вместо этого паренек умирает в расцвете лет, в тот самый день, когда удовлетворяет одновременно Цуцика и доктора Скота, так что месть накрывается медным тазом, по всей деревне проносится горестный вопль: Нет в мире справедливости — нет в мире справедливости, потому что Сорвиголова отдает концы счастливым, проведя роскошную жизнь между ляжек и булок жителей Вакханаля, а старики остаются в живых, довольствуясь лишь слабым утешением, и у Капо теперь на одного сына меньше, так что он пускает в дело маленького Мишу, чтобы пятеро мальчиков продолжали работать на полную катушку, он лишь использовал последние фотографии, это так возбуждало — смотреть на Сорвиголову и представлять все то, чего больше нельзя с ним сделать, мы повторяли: Нет в мире справедливости, и не хотели обидеть этим Мишу, хорошенького, как всякий новичок, и не имели в виду Капо, который все же не остался полностью в убытке и утешился страховой премией, нет в мире справедливости, потому что Сорвиголова умер, а доктор Скот по-прежнему жив, хотя все мечтают его закопать раз и навсегда, и он прекрасно переносит операции, сделанные в кошмарных условиях, и не получает никакого заражения, да у него и не может быть никакого заражения, потому что там все давно сгнило, Сорвиголова умер лишь потому, что свой нос сунул Скот, паренька лечат, а он подыхает, хотя вполне мог бы выздороветь, доктор надеялся на наследство, но Капо все оставил себе, он хотел показать выжившим сыновьям, что, если они восстанут против отца, то тем самым уступят ему свое имущество — у них это отобьет охоту кончать с собой.
II. ЭРБЕР И АКУЛЫ
Эрбера окрестили Эрбером из-за акул, он их боялся и, ложась вечером спать, заглядывал под кровать — не притаились ли они там ненароком, неужели он думал, что у хищниц нет иных забот, кроме как атаковать комнаты мальчишек? Он принимал их чуть ли не за комаров, готовых ежесекундно высасывать кровь, его назвали Эрбером, но акулы так ни разу его и не сожрали, а благоразумно оставались в своих океанах и питались туристами, так что Эрбер может спокойно переходить реку по десять раз в день — первыми отведают его свежей плоти уж точно не акулы.
Тем не менее одно время этот несчастный кретин был убежден, что Борж буквально кишит хищными рыбинами, полными решимости наброситься на него, если он будет и дальше огорчать свою родню: отца, который забил ему акулами баки и проклинал прогресс еще до рождения Эрбера, предвидя появление автоматических шлагбаумов, что позволят ж/д сэкономить на его идиотской, трудом и потом достававшейся зарплате, за которую он должен был следить, чтобы на путях никого не было, когда в 12:08 проходил пассажирский поезд; мать, в которой пьянство соперничало со скупостью, и потому вместе с бухлом она принимала дешевое, но мучительно эффективное рвотное; и рано выскочившую замуж сестру, которая родила бы в шестнадцать, если бы в машине, взятой напрокат ее мужем, внезапно не кончился бензин прямо посреди железнодорожных путей во вторник, в 12:06, когда пассажирский поезд прибыл на две минуты раньше, — в ту пору это была семья Эрбера, и он любил ее, бегая быстрее всех, так что родителям приходилось драться друг с другом, раз уж они никогда не могли его поймать.
Во время этих ссор мать Эрбера вспоминала медовый месяц, когда муж заливал ей о том, что не пройдет и пары недель, как его повысят до начальника вокзала, но двадцать лет спустя он все так же оставался дежурным по переезду и вскоре должен был уступить место автомату — никакой обозримой перспективы, помимо безработицы, на что отец Эрбера возражал, что лучше уж быть безработным, чем алкоголичкой, хотя жена никогда и не обещала кормить семью со своих попоек, и, главное, заявлял, что безработным никогда не станет, уверяя, что шлагбаум автоматизируют только через его труп: провинциальный шантаж, как будто его жизнь или смерть что-нибудь значили для ж/д, которая вдобавок даже не думала модернизировать переезд, поскольку забрасывала саму ветку и пассажирский поезд больше не должен был проходить ни в 12:08, ни в 12:06, учитывая, что теперь он не будет ходить дальше Сволочена — конечной станции, и насрать на недовольных пассажиров, ну а пока отца Эрбера полностью устраивала его профессия, нищенская жизнь была словно по мерке сшита, а паренек целыми днями свободно разгуливал, как сирота, — дальше это продолжаться не могло.