У коммун всё общее, земля общая, инструменты общие, общий посевной материал — такое нравится далеко не каждому крестьянину, поэтому люди присоединяются к коммунам неохотно.
Зато по показателям эффективности землепользования коммунары показывают незначительное превосходство над артелями. Осознанности у коммунаров больше, крестьянский коллективизм в действии, все работают на благо друг друга, но подобрать слаженный коллектив очень тяжело.
Коммуны — это проект Ленина, который не оставляет надежд быстро достичь коммунизма в сельской местности, но эта идея, как теперь понятно многим, нежизнеспособна, потому что это внутри коммуны всё общее, а вокруг неё происходит полукапиталистическая помесь «государственных кулачеств» с рыночными отношениями государственного капитализма с получеловеческим лицом. Ну, а над этим всем — жадное и ненасытное государство, которому нужно очень много зерна для бесперебойного снабжения городов и экспорта в страны ближнего зарубежья.
Вероятнее всего, новые коммуны скоро просто перестанут открывать. Но, пока что, в каждой новой губернии учреждают первые артель и коммуну, чтобы посмотреть, что получится.
А получается всегда один сценарий — завидующие крестьяне смотрят, как в артель приезжает сельхозтехника, выполняющая работу сотен крестьян за очень короткое время, наблюдают, как в артель отгружают первоклассный посевной материал, который невозможно не купить в губернии, и задумываются.
Постепенно к артели присоединяются всё новые и новые семьи, в то время как коммуны тщательно выбирают кандидатов, чтобы не пропустить недостаточно трудолюбивых, а в артель берут всех, потому что мотивация там материально-физическая. Если плохо работаешь — снижают зарплату, а если это не помогает, то по-мужицки бьют всем коллективом. Власти такую ерунду не поощряют, даже запрещают, но, тем не менее, артельщики находят возможность «вразумить» отбивающихся от коллектива.
Совсем конченых и необучаемых, естественно, исключают из артели, после чего местный комитет выдаёт таким землю и деньги на первое время, чтобы не померли с голоду. Случается подобное, но очень редко.
Немиров, переживающий о результатах своих трудов, систематически справляется о делах в Казанской губернии и Совет месяц назад передавал ему сообщение, что в губернии осталось всего тринадцать кулаков. Всех их знают поимённо и с затаённым дыханием наблюдают за тем, как у них плохо идут дела. Вне артелей и коммун крестьян практически не осталось, в долг деньги давать уже практически некому, поэтому самые упорные из кулаков выживают чисто из принципа. Деньги у них ещё есть, уходить они никуда не собираются, нажитую землю отдавать или продавать выше их сил, поэтому они превратились в бесплатное реалити-шоу для крестьян и горожан.
Вот именно это и имел в виду Аркадий, когда говорил, что кулаков нужно кончать экономическими методами. Правда, они создали государственные агрохолдинги, которые, если с ними неправильно обращаться, могут создать кучу проблем, но это лучше, чем-то, что сложилось после Февраля «естественным» путём.
Аркадий посмотрел на часы — вручил их ему проезжавший мимо генерал-полковник Алексеев. Маршал Фош, как оказалось, очень внимательно следит за успехами Немирова и, в честь победы над японцами, просил передать ему траншейные часы фирмы «Ролекс». На задней крышке написано, на французском и русском, что это подарок маршала Фоша гвардии генерал-майору Немирову.
Немиров предпочёл бы полноценные наручные часы, но и траншейные часы — это тоже неплохо. Хотя, вероятнее всего, он сдаст их в музей Красной Армии, который собираются открывать в Зимнем дворце.
«Впервые в жизни ношу оригинальный „Ролекс“, ха-ха…» — подумал он, погладив позолоченную защитную крышку.
Отличие траншейных часов от современных ему наручных часов — наличие этой защитной крышки, которая нужна непонятно для чего. От осколка этот тонкий кусок стали не защитит, как и от ударной волны, а грязь отлично счищается и со стекла.
«Время есть», — решил Немиров.
Он сходил к шкафу и вытащил из него пишущую машину. Поставив её на рабочий стол и «зарядив» чистым листом, он задумался.
— Будущее мира? — попробовал он название на вкус. — Мир будущего? Мир завтра? Завтрашний мир? Мир завтрашнего дня? Мир завтрашнего дня.
Так он и напечатал: «Мир завтрашнего дня».
У него было устойчивое мнение, что он, всё-таки, неплохой писатель. А тут ещё и придумывать ничего не надо — он видел всё это своими глазами.